Недавняя боль в душе снова всколыхнулась, заставив лицо де Морана помрачнеть. Но это было уже совсем другое чувство - чувство собственной вины, а не чужой. Ему уже и самому смутно верилось в то, что совсем недавно он мог ненавидеть человека, который сейчас сидел напротив него. И уж тем более скверно становилось от мысли, что он мог его убить... Перед глазами де Морана снова проносились события прошедшего вечера, и он все больше понимал, что после того недолгого разговора, что состоялся между ним и мушкетером перед дуэлью, он все равно не смог бы этого сделать. Разве что случайно, неловким движением... Сейчас об этом было страшно и подумать. Гвардеец тряхнул головой, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей. Резкое движение тут же отдало пронзительной болью в лице.
- Я искренне прошу у вас прощения за это, господин Атос... Воистину, небеса отвели нас обоих от того, что исправить было бы уже невозможно. И я бы хотел, чтобы все это оставалось в прошлом... Испытания посланы нам на то, чтобы мы становились сильнее и мудрее.
Договорив, мужчина опустил голову и взял свою кружку. Оба выпили вина и почтили молчанием память погибшего Жерома де Буасси.
Филипп и не заметил, как в комнате снова появился Гримо - этот странный человек как будто по воздуху передвигался или же сам был тенью, не издающей ни звука. Но на этом удивления шевалье не закончились: слуга направился к нему и без лишних слов протянул чистый халат.
- Благодарю вас, хотя и не стоило об этом беспокоиться...
По правде говоря, де Моран не имел ничего против того, чтобы переодеться, ибо сам после обработки раны оказался не в самом благопристойном виде - слава Богу, Гримо сообразил чем-то укрыть его до пояса. Но злоупотреблять хозяйским благородством тоже было как-то неловко... Тем не менее, возражать молодой человек не стал и переоделся, про себя отметив, что халат Атоса пришелся ему в самый раз: оба мужчины были одинакового роста и телосложения.
Закончив с переодеванием, де Моран снова устроился в кресле и сразу же увидел, что Гримо успел позаботиться и о вине. Черт возьми, кажется, он еще и мысли читает... Но это не могло не радовать, поскольку все действия молчаливого слуги были как нельзя более точными и своевременными.
- Не устаю удивляться вашему гостеприимству, господин Атос, - уже чуть бодрее заговорил шевалье, снова взяв свою кружку и с беспокойством поглядывая на мушкетера - вид у него был не самый лучший, того и гляди, мог в любую минуту сознание потерять. Чтобы этого не случилось, да и вообще ради создания доверительной атмосферы, Филипп продолжил разговор новым вопросом: - И как часто вам случается оказывать столь теплый прием своим гостям?

Ответ мушкетера нисколько не удивил де Морана - все оказалось так, как он и предполагал. Впрочем, он тоже мог понять его: по-настоящему близких друзей вряд ли у кого-то может быть слишком много. Приятелей - сколько угодно, а  самых близких чаще всего - от одного до троих-четверых. У самого шевалье, как и у Атоса, их тоже было двое, теперь же оставался только один де Жюссак. Хотя как ни странно, сейчас, разговаривая с мушкетером, Филипп чувствовал себя настолько непринужденно, как будто и его знал уже давно и очень хорошо...
- Но предыдущий раз, когда это произошло, был ровно два месяца назад, здесь оказался господин Портос... В положении, подобном вашему и моему. Прошу вас только не принимать эти слова близко к сердцу... - донеслись до гвардейца слова Атоса, и вмиг от былого спокойствия не осталось  и следа. Лицо де Морана тут же помрачнело, а в глазах появилась явственно ощутимая горечь и чувство вины. Увы, он не мог не принимать этого близко к сердцу.
- Простите еще раз, господин Атос... - почти неслышно ответил мужчина, тяжело вздыхая. Что тут скажешь, когда это действительно было правдой? Портос, самый рослый из троих мушкетеров, атаковал Филиппа как раз в тот момент, когда Жером упал замертво, и попал ему, что называется, под горячую руку... К счастью, он выжил, де Моран позднее и сам его видел, когда тот важной походкой направлялся в трактир. И слава Богу...
На какое-то время в комнате повисло неловкое молчание. Филипп рассеянно думал, блуждая взглядом по огонькам свечей, и не решался первым заговорить. Что-то подсказывало ему, что и Атос сейчас чувствовал себя так же... Де Моран посмотрел на мушкетера и увидел, что тот задержался взглядом где-то над камином. Подняв голову, он увидел плохо освещенный, но все же довольно различимый портрет мужчины. Судя по одежде и позе этого человека, тот явно был дворянином, причем из довольно высоких слоев. Филипп попытался разглядеть его лицо, и хотя свет от стоящих поблизости свечей резал глаза, ему все же удалось увидеть, что лицо человека с портрета имело явные сходства с хозяином дома.
Видимо, отец... Тогда получается, что и господин Атос некогда был знатным человеком. Или же мог им быть... Кто знает, законный ли он сын своего отца. Иначе что могло заставить человека столь высокого титула пополнить ряды королевских мушкетеров? А может быть, их род по каким-то причинам разорился... В любом случае, вряд ли мне откроют всю правду... А там, впрочем, как знать. Кто же вы на самом деле, господин Атос?
- А вы, сударь, где живете? Если это, конечно, не тайна... - поинтересовался тем временем Атос, причем его тон снова стал таким же непринужденным, как и до этого. С души де Морана словно камень упал.
- Да какая уж тут тайна? Я живу в доме номер двенадцать на улице Гренель - сами видите, сударь, это относительно не так уж и далеко отсюда, но если бы нам пришлось сегодня добираться туда пешком, неизвестно, чем закончилось бы наше путешествие, - объяснил Филипп и перевел дыхание, выпив еще немного вина. Он нарочно не пил много сразу, стараясь как можно дольше продержаться в трезвой памяти. - Если вдруг будете проходить мимо - милости прошу, буду очень рад видеть и вас у себя в гостях.

Отредактировано Филипп де Моран (2015-03-10 23:36:27)

Мушкетер, хоть и был бледен в лице, но выглядел довольно оживленно, и на предложение де Морана охотно ответил. От гвардейца не укрылось, что и Атос все это время внимательно изучал его взглядом: то ли пытался угадать, что он думает, то ли наблюдал за переменами в его лице, чтобы не упустить, вдруг ему станет хуже...  А может быть, и то, и другое. Признаться, и сам шевалье теперь пытался внимательнее рассмотреть черты лица Атоса, ища в нем сходства с господином на портрете... Какое-то чувство подсказывало ему, что здесь явно не обошлось без чего-то, что мушкетер предпочитал скрывать.
- Моя ротная принадлежность сыграет здесь со мной злую шутку, а многие ваши товарищи имеют ко мне старые счеты. А оказаться в гостях в темное время суток я мог бы только по такой причине, как вы сегодня, но позвольте мне надеяться, что этого не произойдет. Так что уж лучше вы ко мне... Из моих сослуживцев здесь бывают только Арамис и Портос, а за них я ручаюсь головой. - подвел итог Атос, давая понять, что идея с приглашением в гости, хоть была и не плоха, но все же не самая лучшая. У Филиппа же на этот счет было свое мнение.
- Не берите в голову, господин Атос, под моей крышей никто ни с кем сводить счеты не будет! Тем более, что ко мне тоже ходит не так уж много народу. Де Жюссак - самый частый гость, изредка заглядывают другие приятели, но это бывает не так  часто... А еще реже приезжают в гости мои родные, когда им случается бывать проездом здесь, в Париже. Только я сомневаюсь, что от моих почтенных родителей и пары юных созданий, которые приходятся мне сестрами, вы вряд ли рискуете не выйти живым, - тут де Моран совсем уж развеселился и неловко качнул головой от смеха, но тут же напрягся от боли и приложил руку к перекошенному лицу. - Так что шансы  отдать Богу душу в моей квартире для вас практически равны нулю, сударь.
Пока Филипп пытался убедить мушкетера в том, что такой визит не грозил бы ему ничем опасным, тот вдруг резко дернулся, выругался и чуть не разлил вино. Забыв о собственном ранении, гвардеец немедленно подскочил, но тут же сам глухо застонал, когда боль в левом бедре напомнила о себе. Но тем не менее, он не стал заострять на этом внимания и участливо поинтересовался:
- Господин Атос, я не слишком сильно утомил вас? Мэтр Дюбуа ведь говорил, что вы сейчас нуждаетесь в покое, а я не даю вам этого сделать своими разговорами... Вы уж простите мою излишнюю разговорчивость, но вы действительно интересный собеседник, о котором хочется узнать больше. А я о вас пока еще не знаю почти ничего: кто вы, откуда, какими судьбами оказались в рядах королевских мушкетеров... Я ведь и сам когда-то начинал со службы у короля.
Де Моран и вправду не хотел показаться настойчивым, но с другой стороны понимал, что такой случай поговорить по душам с интересным человеком ему предоставится еще неизвестно, когда. Внешне Атос, конечно, тоже не выражал особого желания отправиться спать, но шевалье понимал, что его здоровье сейчас не слишком располагает к долгим утомительным беседам.

Отредактировано Филипп де Моран (2015-03-11 01:43:01)

Не берите в голову... Кого вы пытаетесь обмануть, господин Атос? Человека, который и сам чувствует себя прескверно, хотя и получил не такие глубокие раны. Что уж и говорить о вас...
Филипп только подумал об этом, видя тягостный отпечаток внутренних усилий на лице мушкетера, но вслух ничего говорить не стал. Мужская солидарность - штука тонкая, которая порой не требует лишних слов. Он просто был готов сразу же оказать Атосу помощь, если вдруг тому станет хуже. А вероятность этого была, увы, слишком велика. И хотя от трезвости мыслей де Морана почти ничего не оставалось, он все же старался не терять бдительности.
Предложение рассказать о себе Атос все же принял и поведал гвардейцу кое-что из своей жизни, хотя этого было более чем мало. Родился, поступил на службу к господину де Тревилю... А все, что было в промежутке между этими двумя событиями, - тайна за семью печатями. И возможность того, что ничего особенного мушкетер попросту не мог о себе рассказать, де Моран сразу же безоговорочно отметал. В его жизни явно было что-то, о чем он предпочитал не говорить, а то и вовсе забыть самому. Но таким уж человеком был Филипп, что никогда не стал бы тянуть откровения из собеседника силой. Придет время - и он сам поделится историей своей жизни, а шевалье ни на минуту не сомневался, что однажды это непременно случится. Одну вещь о своем новом товарище он уже успел понять: как бы ни тяготили его внутренние переживания, каким бы он ни был терпеливым, но рано или поздно и его железной выдержке придет конец, и он будет нуждаться в том, кому без опасений можно будет излить душу. Де Моран и сам был из таких людей, которые способны довериться лишь единицам, но общество господина Атоса несомненно располагало к непринужденной беседе. А может, шевалье уже успел несколько перебрать с вином...
- Пять лет... Да я ведь около того же состою на службе у Его Высокопреосвященства, так что мы, скорее всего, лишь немного разминулись. Я недолго пробыл на службе у господина де Тревиля - де Жюссак, мой троюродный брат, получил предложение перейти на службу к кардиналу, и заодно порекомендовал меня... Черт возьми, сейчас кажется, что это было так давно, как будто в прошлой жизни.
Что правда, то правда... Филипп довольно смутно вспоминал те времена, когда и сам состоял в мушкетерах. Юность, горячая кровь, ветер в голове... Он тогда сам толком не мог понять, насколько важна для него эта служба. Скорее, больше следовал мудрым советам старшего брата, пусть даже троюродного. Хотелось вырваться из-под родительского крылышка, проявить самостоятельность, добиться чего-то в этой жизни... Но время понемногу шло, а перемен никаких не намечалось. Поэтому он и воспринял предложение кардинала как знак судьбы и, недолго думая, согласился сменить место службы. Как показало время, не зря... Оба они - и де Моран, и де Жюссак -  чувствовали себя здесь гораздо увереннее, службу воспринимали гораздо серьезнее (и если родственник еще успел проявить себя с лучшей стороны, то для самого Филиппа это было отличной возможностью самоутвердиться и найти себя),  оба со временем  добились успехов, зарекомендовали себя как можно лучше и получили повышение по службе. Признаться, шевалье нисколько не жалел о своем выборе - значит, так должно было случиться, и неизвестно еще, что было бы, останься он на прежнем месте. И даже сейчас, при разговоре с Атосом, он не чувствовал никаких неудобств, которые могло бы вызвать положение обоих... Так уж сложилось, что мушкетеры короля и гвардейцы кардинала являли собой два противоположных, постоянно враждующих лагеря. Но если разобраться глубже, какие у них были на то веские причины? По сути, вся причина была лишь в том, кому они служат. Но прежде всего, а тем более - сейчас, в домашней обстановке, они были не представителями своих сюзеренов, а обычными людьми. Может быть, многие из их знакомых не одобрили бы такого решения, но де Морана это нисколько не волновало. Он привык жить своим умом и не брать в расчет чьих-то недовольств по поводу своего мнения. И более того, был уверен, что и Атос относится к этому точно так же.
В какой-то момент Филипп поймал себя на мысли, что слишком увлекся своими размышлениями и провел некоторое время в молчании, рассеянно уставившись перед собой в одну точку. Встрепенувшись, он снова повернулся к мушкетеру и неловко произнес:
- Прошу меня простить, господин Атос, воспоминания некстати пришли в голову... Вино-то у вас хорошее, а меня после кружки-другой мысли сами собой могут завести неизвестно куда. Бывает, вспомнится то, о чем меньше всего хотелось бы вспоминать...

Де Моран перевел дыхание и налил себе еще вина. От волнения, частого дыхания и от мази с резким запахом, которой лекарь щедро смазал рану, у него пересохло во рту. Атос, сидящий напротив, вдруг явно вспомнил что-то некстати и вздрогнул, опустошая свою кружку.
- Знали бы вы, шевалье, как вы правы... Честное слово. Вы... Продолжайте, если хотите. Я выслушаю все, что вы захотите мне рассказать, и это никогда не выйдет за пределы моей квартиры и меня самого.
Филипп и не сомневался, что мушкетер в этом непременно с ним согласится. Он и сам, кажется, был бы рад выговориться, если бы ему не мешало что-то, известное только ему самому... Шевалье не раз замечал во взгляде Атоса нечто странное, что время от времени заставляло его вздрагивать и делало его бескровное лицо еще бледнее. Но торопить его ни в коем случае не хотел. В конце концов, они знали друг друга всего-то ничего, считанные часы. Мало кто готов открыться новому знакомому в такой короткий срок, а уж тем более - человек вроде господина Атоса... Но сам де Моран все больше чувствовал, что для него самого это не было помехой. Из тех, кого он знал уже не первый год, не считая де Жюссака, он не рискнул бы заговорить с кем-либо настолько открыто. А сейчас...
- Я верю вам, сударь... У меня нет причин сомневаться в вашей порядочности - сегодняшнего вечера мне хватило на то,  чтобы не раз убедиться в этом. И почему-то не сомневаюсь, что вы меня поймете...
Гвардеец отставил наполовину опустевшую кружку на стол и снова перевел дыхание, прежде чем заговорить. Он чувствовал, как его бросило в жар, несмотря на то, что халат, заботливо предоставленный Гримо, был не слишком плотным, и камин горел довольно умеренно. Отерев ладонью пот со лба, де Моран подвинулся чуть вперед, чтобы быть ближе к своему собеседнику.
- Не поверите, господин Атос, но именно в таком смутном состоянии, когда порой даже с языком толком не совладаешь, меня посещают мысли, которые вряд ли придут на трезвую голову... Вот и сейчас я сижу здесь с вами, за кружкой доброго вина, с еще свежими следами недавнего боя... А что дальше-то? Ради чего изо дня в день все это происходит? Моя жизнь  мало чем не отличается от большинства моих знакомых: служба, посиделки в трактире, вино, кости, разговоры обо всем и ни о чем... И бессмысленные, по сути, дуэли из-за брошенного кем-то дерзкого слова, а то и вовсе из-за наличия того или иного мундира... Бессчетное количество ранений после каждой стычки, и никогда не знаешь, какое из них может стоить жизни... И никогда не задумываешься, во имя чего все это происходит. Гвардия Его Высокопреосвященства предназначена для государственной безопасности,  а мы каждый Божий день подвергаем этой самой опасности и себя, и государство...
Дыхание де Морана стало учащенным и тяжелым, однако он на этом не остановился, и после нового глотка вина продолжил:
- Вот так и рискуешь жизнью, сам не зная ради чего... Это данность, к сожалению, все мы так живем. Сейчас я сижу с вами здесь и так высоко рассуждаю, а сам, даю голову на отсечение, попадись мне завтра в подворотне какой-нибудь нахал - обнажу шпагу, даже не задумываясь. И так - до бесконечности. Мы живем и совершаем глупость за глупостью... И не знаем, сколько еще нам отпущено. А я не только этого не знаю - я и вовсе не представляю, что ждет меня впереди... Столько лет, потраченных непонятно на что. А я и сейчас не могу толком сказать, как хотел бы жить... Мирная жизнь штатского не по мне, я бы гораздо быстрее отдал Богу душу от тоски, чем от шпаги. Семья? Пока я смутно представляю себя семейным человеком... Вот сейчас снова не поверите мне, сударь, но я к двадцати восьми годам затрудняюсь сказать, что представляет собой это странное чувство, именуемое любовью. Короткие увлечения в прошлом, симпатии, но не более того... Мне не приходилось встретить такой женщины, которая могла бы однажды перевернуть всю мою жизнь. А хотя, может, оно и к лучшему...
Лицо Филиппа снова покрылось испариной, и он хотел достать из кармана свой платок, но вспомнил, что мундир сейчас лежит где-то в стороне, а платок в кармане давно окровавлен. Мужчине не осталось ничего другого, как снова вытереться ладонью.
- Я наслышан о горьком опыте де Жюссака, который после этого и вовсе стал отрицать женщину как источник счастья и благополучия... С тех пор я и сам отношусь настороженно к возможности уйти с головой во внезапно нахлынувшую страсть. Не знаю, как сложится моя дальнейшая жизнь при таких взглядах, - шевалье де Моран горько усмехнулся в усы, - и от этого становится тревожно... Ведь я еще молод, а будущего перед собой так толком и не вижу.

Де Моран прекрасно знал себя: заговорив, он уже вряд ли сможет так легко остановиться. То, что он сам сейчас затронул в своей душе, не давало ему покоя, и он испытывал острую необходимость выговориться, поделиться своими мыслями с человеком, который, он был уверен, непременно его поймет. Однако за время своего рассказа мужчина не раз замечал, как господин Атос иногда вдруг резко менялся в лице, и с каждым разом становился все бледнее. Поначалу это не удивляло Филиппа, поскольку он и сам чувствовал себя дурно от нахлынувшего жара. Но если свое состояние он списывал на эмоции, не в меру пылкие, которые захватили его на протяжении рассказа, то мушкетер сейчас был лишь слушателем, и его самочувствие могло измениться лишь по одной причине - рана давала о себе знать... Кто знает, сколько бы еще шевалье мог рассуждать вслух, если бы не услышал стук кружки, которая упала к ногам Атоса. Сам же мужчина закрыл мертвенно-бледное лицо рукой. Де Моран тут же подскочил на ноги, невзирая на острую боль в бедре.
- Господин Атос, вы... - хотел было спросить молодой человек, но его тут же прервал голос мушкетера:
- Мне кажется, что вам несколько жарко, опустите руку в карман халата, Гримо всегда кладет туда чистый платок. Шевалье... Вы будто прочли мои мысли, а после озвучили их. Быть может, все дело в нашем возрасте... Я моложе вас, но всего на один год. И все то, что вы говорили, занимает и меня тоже. Занимает, волнует, тревожит... Но ваши последние слова... Если вы хотите, шевалье... Если вам это действительно интересно... Я расскажу вам одну историю. Я чувствую, что вам можно доверять.
Де Моран напрочь забыл и о платке, который должен был достать из кармана, и о взмокших волосах у лба, и даже не задумывался о том, как горело сейчас его лицо от прилившей к нему крови, отчаянно пульсировавшей у раны. То, что он увидел и услышал, поразило его до глубины души... Шевалье, просто желая выговориться, и сам не знал, что тем самым задел своего собеседника за живое. И не думал, а снова ранил, только теперь словами... Филипп до пугающей дрожи почувствовал, как близко подошел к тайне этого человека, от которого теперь сам не знал, чего ожидать. Тех нескольких часов, что он провел в обществе Атоса, а особенно - в его квартире, было более чем достаточно, чтобы понять: этот человек не играет серьезными вещами.  А это означало, что и тайна его заключалась в чем-то поистине глубоком и страшном, поскольку напугать мушкетера вряд ли можно было так легко довести до такого состояния, когда, что называется, в гроб краше кладут. И тем не менее, каким бы настораживающим не казалось ожидание и предчувствие чего-то ужасающего, куда более сильным было желание узнать о том, что же произошло с Атосом и сделало из него того, кем он был сейчас... А Филипп был уверен, что именно то, о чем он так боялся вспоминать, так крепко закалило его дух.
- Говорите, сударь, мне это действительно интересно, - хриплым голосом проговорил Филипп, снова опускаясь в свое кресло и рассеянно извлекая из кармана платок, - я готов услышать все, что бы вы мне сейчас не рассказали. И будьте уверены, вашу тайну я буду хранить, как свою.
Пальцы Филиппа в напряжении сжали подлокотник кресла. Глаза же горели то ли от волнения, охватившего его изнутри, то ли от жара, который становился все ощутимее, но он не обращал на это никакого внимания. Его взгляд был прикован в ожидании к собеседнику, и вместе с тем мужчина старался уловить каждое движение мушкетера, чтобы не упустить момент, когда тому станет плохо. Он ведь вправду выглядел так, как будто был на грани обморока...

Затаив дыхание, Филипп слушал, стараясь не упустить ни единого слова. Кратковременные помутнения в глазах сопровождались неясным шумом, который закладывал уши, но молодой человек боролся с ними, время от времени глубоко и неторопливо вдыхая. Слова Атоса доносились до него, словно со стороны, словно он в эти минуты был не его собеседником, а невольным свидетелем разговора двух неизвестных ему людей. Мушкетер действительно сейчас показался де Морану совершенно другим, чем ему довелось узнать его прежде: по мере того, как откровения всплывали на свет одно за другим, взгляд черных глаз Атоса выглядел обезумевшим. Поначалу все было так, как и предполагал Филипп: принадлежность Атоса к знатному роду, прошлое, совершенно не похожее на его сегодняшнюю жизнь, но причина, послужившая толчком к таким переменам... Шевалье никак не мог предположить такого поворота. Разорение, долги, случайная трагедия, из-за которой Атос был вынужден скрываться под другим именем, были бы куда правдоподобнее в этом случае, чем сердечная рана, нанесенная не стальным клинком, а женщиной.
Бог мой, какими странными порой бывают мотивы, побуждающие некоторых людей к таким кардинальным решениям... Не могу себе представить, чтобы де Жюссак после той отвратительной истории решил бы бросить все к черту и податься куда-нибудь до Марселя, чтобы начать все заново. Но здесь всему виной была измена... А вот что произошло с господином Атосом?..
Эта мысль промелькнула в голове де Морана, пока мушкетер сделал небольшую паузу, чтобы перевести дыхание и вытереть лоб. Гвардеец чувствовал, что начавшийся рассказ даже немного отрезвил его, придавая сознанию некоторой ясности. Но то, что он услышал после, и вовсе привело его в состояние гнетущего ужаса... Отчасти под воздействием вина, отчасти при виде взгляда Атоса, который хоть и был направлен куда-то в сторону, но от этого не менее настораживал, шевалье почувствовал, как его тело в какой-то момент бросило в озноб.
Шестнадцать лет... Клеймо, полустертый след позора. Какой тяжкий грех могло совершить столь юное создание, если всего лишь к шестнадцати годам клеймо уже успело стереться?..
Де Моран явно понимал, что за этим крылось какое-то серьезное преступление, ибо заклеймить за проступок вроде мелкого воровства, которым чаще частого грешат дети бедняков, вряд ли было возможно. Выходит, за плечами юной девушки было что-то такое, отчего даже у человека с такой крепкой выдержкой, как Атос, и по сей день кровь в жилах стынет. Одно лишь осознание этого приводило шевалье в необъяснимую тревогу, но в то же время он понимал, что это еще далеко не конец, и скорее всего, самое страшное открытие ждет его еще впереди...
Поначалу Филипп даже не знал, что сказать. Кое-как собравшись с мыслями, он наконец решился нарушить молчание, заговорив приглушенным голосом:
- Боже правый, господин Атос... господин граф... Признаться, история де Жюссака по сравнению с вашей кажется сущим пустяком. Женщины непостижимы, если среди них встречаются такие, в которых юный возраст и ангельский облик сочетаются со столь жутким прошлым. Право, я даже не знаю, что сказать...
Боюсь и подумать, что должна была натворить эта женщина, чтобы в корне изменить всю жизнь столь сильного духом человека и шесть лет держать его в постоянном страхе при одном упоминании о ней...
- Осмелюсь спросить, что же было дальше, граф? - после недолгого молчания наконец добавил де Моран, снова приготовившись слушать и запасаясь мужеством. - Но если вам тяжело говорить об этом, не утруждайте себя... Прошу меня простить, но ваше состояние меня все больше тревожит. Если по моей вине у вас разыграется горячка, я не прощу себе этого.
Атос и вправду выглядел прескверно: говорить он, кажется, больше не мог, и глаз не открывал, тяжело дыша и на глазах бледнея до невозможности. Филипп тревожно оглянулся, чтобы понять, есть ли поблизости верный Гримо, чтобы в случае чего оказать хозяину помощь.

Атос по-прежнему молча наблюдал за де Мораном, по-видимому, переживая в душе лишь одному ему до конца известную дилемму. Телесное же его состояние вряд ли было легче душевного - весь вид мужчины говорил о том, что он сейчас находился если не на грани обморока, то уж точно в полном бессилии, которое вот-вот грозило разразиться горячкой.
- Сударь, если понадобится, я позову Гримо, - осторожно напомнил гвардеец, хоть и знал, что Атос все равно откажется от этого. К тому же, сейчас явно был не тот момент, чтобы в их обществе появился кто-то третий. По всему было видно, что мушкетер еще не все сказал, только собирался с силами, чтобы продолжить. Филипп нисколько не торопил его, и даже готов был отсрочить момент откровения, но тем не менее, и сам насторожился в ожидании. Столько вопросов возникало один за другим, что оставлять их без ответа теперь уже вряд ли было возможно.
- Думаю, вы поймёте меня, шевалье, в том, что... Если я начал, я должен... Должен договорить. К тому же, осталось недолго...
Уже из этих слов де Морану стало ясно, что он не ошибся - дальше-то и предстоял переломный момент во всей этой истории. Весь обратившись в слух, мужчина напрягся, как струна, судорожно сглатывая и внимая каждому слову Атоса. Одна за другой вскрывались все новые и новые подробности из жизни графа и его супруги. И чем больше шевалье узнавал, тем яснее мог представить себе потрясение своего собеседника, поставив себя на его место. Прелюбодеяние, грабеж, святотатство... И все это составляло послужной список юной графской супруги лишь к шестнадцати годам. Неизвестно, на что еще была способна эта женщина, и сколько злодеяний успела совершить до сегодняшнего дня...
- А тогда, увидев на её теле клеймо, я довершил начатое судом и повесил её прямо в лесу, - в этот момент, словно читая мысли Филиппа, Атос и завершил свой рассказ. Потрясенный молодой человек замер на месте, будто громом пораженный. В комнате повисло напряженное молчание, нарушаемое лишь хриплым прерывистым дыханием мушкетера. Де Моран не смел и пошевелиться, не в силах поверить своим ушам.
Господин Атос... Тот самый мушкетер, который всего несколько часов назад мог бы заколоть его одним ударом шпаги, но предпочел даровать ему жизнь; тот, кто проявил себя как человек благородный и рассудительный, кто дал ему приют под своей крышей и обеспечил всем, чтобы он не скончался от кровопотери; тот, кто по воле случая лишил жизни его близкого друга, и по прошествии двух месяцев терзался угрызениями совести, вполне осознанно совершил самосуд над собственной супругой. Женщина, являвшая собой воплощение лжи и порока, обманом проникла в его жизнь и разожгла в нем одержимость местью. Как отнестись к этому, де Моран не знал... Могли ли служить оправданием поступку Атоса все те преступления, которые совершила его покойная жена? Он ведь утверждал, что любил ее... Но что такое любовь? От нее, говорят, всего лишь шаг до ненависти... И Атос переступил эту черту. Точно так же, как все светлое, что было в этой женщине, обернулось своей черной стороной, так и его чувство превратилось в полную противоположность. Это был страшный, отчаянный шаг... Но мог ли Филипп осуждать его за это? Молодой человек обратился к самому себе с этим вопросом и тут же пришел к однозначному ответу - не мог. Он ведь и сам до минувшего вечера жил намерением отомстить мушкетеру за тот роковой случай... И кто знает, чем могло бы всё это закончиться: пройди его шпага не сквозь плечо, а немного ниже - и он сам с этого дня нес бы тот же тяжкий крест, что и Атос. Молодой человек, ошеломленный правдой, которая только что открылась ему, сам запутался в том, что сейчас испытывал...
Неизвестно, куда бы завели де Морана дальше его смешанные чувства, если бы он в ту же минуту не увидел, что Атос, закрыв глаза, прислонился головой к креслу, еле дыша. Решение пришло мгновенно и без тени сомнения.
- Гримо! Сюда, немедленно! - крикнул молодой человек что было сил, несмотря на то, что и сам чувствовал, как теряет силы. Лоб и виски его покрылись обильным потом, ноги подкашивались, а боль в обеих ранах, казалось, усилилась стократно. Покрепче схватившись за резной набалдашник кресла, он еще кое-как держался на ногах, тревожно склонив лицо над мушкетером.
- Господин Атос... Господин Атос, вы слышите меня?

Как в тумане, Филипп услышал шаги Гримо, и неосознанно принял влажное полотенце, которое тот вложил ему в руки. Обжигающий жар не только пульсировал в раненой щеке - от него горело все лицо и раскалывалась голова, не давая мыслить ясно. Шевалье приложил полотенце ко лбу и вытер им лицо, пытаясь прогнать подступающую горячку. От этого хоть и ненамного, но полегчало - конечно, де Моран предпочел бы, чтобы его сейчас с головы до ног окатили ледяной водой, и все услышанное оказалось не более, чем бредом воспаленного сознания... Но увы, он слишком хорошо понимал, что все это было правдой.
Гримо тем временем протянул гвардейцу кружку воды, словно читая его мысли. Мужчина поспешил сделать несколько глотков, стремясь утолить жажду. Ему показалось, что у воды был несколько необычный привкус, но он списал эти ощущения на свое никчемное состояние. Правда, после этого де Моран почувствовал, что силы и ясность рассудка стали понемногу возвращаться к нему. Не расставаясь с кружкой, он снова сел в кресло, а другой рукой придержал на лбу влажное холодное полотенце, которое сейчас казалось ему настоящим спасением. Молодой человек чувствовал, что в любой момент может если не потерять сознание, то по меньшей мере, тронуться умом. То, что он услышал от Атоса, напрочь отказывалось укладываться у него в голове. Расправа с женой на месте, удар, забравший жизнь его отца, навсегда сломанная жизнь... По сути, сама казнь была вполне законной, поскольку Атос был графом, а значит, полноправным владельцем своих земель и тех, кто на них проживал, не исключая собственную супругу. Но тем не менее, это звучало ужасающе... Даже сердце старого графа не выдержало такого известия. Вряд ли причина была только в позоре, которым его сын покрыл семью, женившись на этой женщине: Филипп вспомнил человека с портрета, так удивительно напоминающего Атоса, и невольно подумал, что оба графа были похожи не только внешне. Немудрено, что Атос винил себя в смерти отца - тот наверняка искренне любил его, и был потрясен поступком, на который решился сын. Но это было так не похоже на него...
"А тогда, увидев на её теле клеймо, я довершил начатое судом и повесил её прямо в лесу", - снова пронеслось эхом в воспоминаниях шевалье. Эти слова казались ему более чем странными. Несомненно, молодой граф был до глубины души потрясен своим внезапным открытием. Но Филипп не мог поверить в то, чтобы он мог убить женщину, которую некогда прежде любил, немедленно, без единого объяснения - воистину, надо быть сущим безумцем, чтобы пойти на такое. Мужчину не покидало явственное ощущение того, что это было далеко не все. Какую-то часть своего рассказа Атос явно упустил - то ли не успел рассказать, то ли вовсе не желал об этом говорить. Но душа де Морана сейчас находилась в полном смятении и жаждала объяснений, несмотря ни на что.
Нет уж, господин Атос, если вы решились на такой смелый шаг и захотели открыть мне свое темное прошлое, то будьте любезны теперь идти до конца! Иначе я просто не знаю, кому верить - этому человеку, который сохранил мне жизнь и боролся за нее, как мог, или тому, который способен в один миг расправиться с собственной супругой, будь она хоть сотню раз грешна. Не поверю, чтобы вы даже не попытались с ней объясниться! Во всяком случае, я поступил бы именно так...
По правде говоря, Филиппу было страшно представить себя на месте Атоса. Что было бы с ним самим в подобной ситуации - он и сам не мог вообразить. И если свои чувства по отношению к предавшей жене ему было трудно предугадать, то свою вину в смерти отца он вряд ли смог бы перенести... если вообще смог бы пережить. Как бы ни стремился де Моран, тогда еще совсем юный, начать самостоятельную жизнь, семья была для него святыней. Да, вспыльчивый характер заставлял его не раз до хрипа спорить с отцом, но молодой  человек был уверен: случись с господином де Мораном-старшим что-нибудь непоправимое, для него это стало бы огромным ударом. И здесь он всей душой мог понять Атоса, который жил и мучился с этим все эти годы...
- Комнаты готовы, - услышал за спиной шевалье и против воли вздрогнул: голос Гримо прозвучал лишь второй раз за ночь, но он по-прежнему не мог с ним свыкнуться. Да и сейчас его слова были как нельзя некстати.
- Благодарю, но я все же пока останусь здесь, - ответил де Моран, подавив в себе желание нетерпеливо отмахнуться от слуги. Сейчас было совершенно не до этого...
Атос был в сознании и не сводил глаз с гостя. По этому взгляду Филипп понял, что мушкетер и сам тяготился недосказанностью в их оборвавшемся разговоре.
- Господин Атос, я потрясен тем, что услышал от вас... Увы, мне трудно в это поверить, и я пока затрудняюсь что-либо вам сказать... И буду весьма благодарен, если вы потрудитесь объяснить мне то, чего недоговорили... Ведь я уверен, вы рассказали мне далеко не все. Прошу простить мне мою настойчивость, граф, я вижу и чувствую, как плохо вам сейчас, но мне и самому сейчас ненамного лучше... И вряд ли полегчает, если я не узнаю всей правды. Если уж вы решились открыться мне, то будьте же до конца откровенны... Мне трудно сейчас понять вас, но черт побери, больше всего я хотел бы именно этого.

Отредактировано Филипп де Моран (2015-03-13 16:39:16)

В глубине души Филипп чувствовал себя неловко за то, что своими расспросами лишь усиливал недомогание Атоса, но и отступить теперь уже не мог, когда часть тайны была раскрыта, а без остальных подробностей понять ее до конца вряд ли было возможно. Окажись на его месте другой, он, может быть, и удовольствовался тем, что ему довелось услышать, и граф, столь хладнокровно расправившийся с супругой, навсегда упал бы в его глазах. Но Филиппу, который успел узнать его с другой стороны, было этого мало. Он нуждался в том, чтобы мушкетер рассказал ему до конца все, как на духу, чтобы составить о нем полное и окончательное представление. Молодой человек видел, сколько раз он порывался довериться ему, облегчить душу от груза, который лежал на ней все эти годы, но что-то мешало ему сделать это. Только теперь уже все зашло слишком далеко, и по-другому было нельзя: если уж говорить о себе всю правду, то либо делать это до конца, либо вовсе не начинать.
- Господин де Моран, вам совершенно не за что извиняться, напротив, я должен просить вашего прощения... Но об этом, полагаю, можно несколько позже. Я вижу, что вы неважно себя чувствуете, и благодарен, что вы слушаете меня... Позвольте мне только об одном просить вас: не называйте меня графом. Граф умер в тот день...
Просьба мужчины заставила де Морана вздрогнуть и побледнеть. Об этом он совсем не подумал... Чертово чувство вежливости, побуждающее обращаться к собеседнику соответственно титулу.
- Прошу простить меня, господин Атос... Будьте уверены, вы больше никогда не услышите от меня подобного. Что до моего самочувствия, то можете не беспокоиться, мне уже значительно лучше, и я готов внимательно вас выслушать.
На самом деле самочувствие де Морана заметно отличалось от его слов: горячка пока не начиналась, но кровь гулко стучала в висках, с силой давя на них. Во рту снова пересохло от частого дыхания, и мужчина потянулся за кружкой, чтобы напиться воды. Руки плохо слушались его, но кое-как ему все же удалось это сделать, пока Атос собирался с силами, прежде чем продолжить свой рассказ. Это немного помогло гвардейцу, и теперь он был готов слушать, не отвлекаясь ни на что.
Предчувствие не подвело Филиппа: настало время пролить свет на самый ужасающий эпизод этой истории. Подсознательно он был уже готов услышать все, что угодно, но то, что поведал ему Атос, превзошло его ожидания... Шевалье предполагал, что юная графиня незадолго до казни успела сознаться в чем-то таком, что переполнило меру его терпения и толкнуло на отчаянный шаг. Но ему никак не приходило в голову, что она могла тут же попытаться покончить с ним сама... Женщина, которая уже была известна ему как преступница с немалым послужным списком злодеяний, оказалась поистине демоном в ангельском обличье. Это казалось непостижимым, больше похожим на вымысел, сюжет какого-то книжного романа, но тем не менее, вопреки всем противоречиям, это было чистой правдой. У де Морана не было оснований не верить в искренность слов Атоса: такое вряд ли можно было бы нарочно придумать, да и он все же был не из тех людей, что способны на это...
Мужчина крепко задумался, опираясь на подлокотник кресла. Осмыслить все это было очень тяжело, тем более, в тяжелом состоянии и, чего уж греха таить, на нетрезвую голову. Вопросов мушкетеру он больше не задавал, поскольку сам должен был собраться с мыслями. Шутка ли, когда в один миг в твоей жизни происходит подобный кошмар... Филипп пытался найти ответ, был ли в данном случае у Атоса какой-то другой выход, но не мог этого сделать.
Шевалье перевел взгляд на своего собеседника, словно пытаясь отыскать в нем то, что помогло бы ему дать ответы хотя бы на часть возникших у него мыслей. В этот же миг их взгляды встретились. Такого взгляда де Моран у мушкетера еще не видел: это был взгляд человека, находящегося на грани полного отчаяния, а может быть, даже на грани жизни и смерти. Однажды ему уже пришлось умереть для окружающих и для себя... Новый человек родился в нем, сохранив в себе гнетущий отпечаток того, кем он был прежде. Но и этот новый человек, казалось, рисковал сейчас еще раз погибнуть, осужденный тем, кому он решился открыть свою душу, как на исповеди... От этой мысли у гвардейца внутри все похолодело.
- Господин Атос, - начал он, часто и судорожно сглатывая, - то, что произошло с вами, можно с уверенностью назвать воплощением ада на земле. В жизни мне не приходилось слышать ничего подобного, и признаться, все это больше напоминает какой-то кошмарный сон... Но я верю вашим словам. И более того, я попытался поставить себя на ваше место... Скажу вам честно, господин Атос, я сам не знаю, как поступил бы в этой ситуации. Душа человеческая непредсказуема, и никогда не знаешь, на какой шаг может толкнуть ее столь сильный удар. А потому я не могу осуждать вас... Я не Господь Бог и даже не земной судья, чтобы вынести вам приговор за содеянное... Да и честно говоря, не хотел бы этого делать. Я могу лишь принять то, что случилось, как должное, и признать, что ваше решение начать новую жизнь было, пожалуй, единственно верным в этом случае. Граф умер шесть лет назад, вы правы... А господин Атос, живущий и здравствующий ныне, вряд ли должен отвечать за грехи другого человека.

Де Моран и сам сейчас был растерян не меньше, чем сам Атос. Так много хотелось сказать, но он не мог привести в порядок свои мысли, чтобы выразить их как следует. Мушкетер выглядел из рук вон плохо, помимо боли физической его сейчас столь же сильно терзали душевные муки. И шевалье, относясь к этому с искренним состраданием, от души хотел бы помочь ему справиться с ними. С этого он и решил начать, наконец кое-как собравшись с духом.
- Господин Атос, я знаю вас пока еще совсем немного, но то, что мне довелось узнать о вас за каких-то несколько часов, показывает вас как человека достойного и в любом случае благородного. Поэтому я не мог поступить иначе и не попытаться вас понять. Я еще раз прошу прощения за то, что заставил вас снова все это пережить, но поверьте, это было важно для нас обоих... Вы нуждались в том, чтобы облегчить душу, а я должен был разобраться во всем, что услышал и прочувствовал. И должен признать, ваша история стала для меня хорошим уроком... Не только в осмотрительности, но и в простых человеческих взаимоотношениях. Мы так часто торопимся осудить человека, не пытаясь вникнуть в то, что заставило его поступить именно так, а не иначе... Не стану скрывать, может быть, и я отнесся бы к вашему рассказу по-другому, если бы не успел узнать вас с другой стороны. Но слава Богу, что все сложилось именно так, и я по-прежнему нисколько не жалею, что сижу сейчас здесь, а не вернулся к себе домой или остался лежать там, на углу улицы Вожирар... И слава Богу, что мы смогли понять друг друга. Раз уж нам это удалось еще тогда, сразу, то теперь мы уже вряд ли столкнемся с недопониманием. Я искренне рад, что мы с вами не расстались врагами, а сумели за столь короткий срок стать товарищами.
Договорив, Филипп сделал глубокий вдох, с облегчением расправив плечи и чувствуя, что своими словами поставил точку в напряжении между ним и Атосом. Если до этого тот еще мог опасаться, что гвардеец осудит его и отвернется, то сейчас, когда он полностью раскрыл свое отношении к ситуации, между ними больше не оставалось недосказанностей.  Конечно, де Моран еще чувствовал некоторое смятение из-за того, что ему пришлось пережить вместе с собеседником, но главный рубеж был перейден, и от этого было уже значительно легче. Заострять внимание на этом мужчине не хотелось, и он с радостью сменил бы тему разговора, если бы Атос его в этом поддержал. Но тот, кажется, опять почувствовал себя хуже, и даже дышал с предельной осторожностью.
- Шевалье, признаюсь вам, что я сейчас растерян... И в дальнейшей беседе полагаюсь на вас. Быть может, после услышанного вам стоит отправиться отдохнуть? Вы мой гость сколько угодно, мы можем... Можем продолжить нашу беседу завтра, -  мушкетер наконец нашел в себе силы обратиться к де Морану, но тот сразу же отрицательно покачал головой.
- Вам не о чем беспокоиться, господин Атос, меньше всего я бы сейчас хотел уйти и остаться в одиночестве. Я бы с удовольствием продолжил нашу беседу, но вижу, что вы сейчас не в том состоянии, чтобы столь долго говорить... А я, если помните, люблю поговорить с хорошим человеком, и остановиться в нужный момент мне порой бывает трудно, - неловко улыбнулся шевалье и тут же предупредил: - Я все-таки скажу вашему слуге, чтобы тот сделал все необходимое, и если вам трудно говорить, тогда я просто останусь рядом. Если, конечно, вы не будете против.
Филипп обернулся, чтобы убедиться, что исполнительный Гримо никуда не ушел и был готов оказать помощь своему хозяину, как полагается. Для себя он по-прежнему ничего не просил, и даже чувствовал себя неловко оттого, что слуге Атоса теперь приходилось заботиться и о нем.

Отредактировано Филипп де Моран (2015-03-14 17:03:27)

Шевалье, чуть дыша, наблюдал за переменами в лице Атоса: тот на глазах преобразился, от тягости в его взгляде не осталось и следа, а добродушная улыбка окончательно обрадовала молодого человека. Значит, им обоим удалось преодолеть барьер из взаимной неловкости, который до этого момента еще стоял между ними. Теперь уже говорил Атос, и говорил со всей искренностью, давая волю тем чувствам, которые пробудили в его душе слова де Морана. Неудивительно, что мушкетер никак не ожидал от него такого - признаться, Филипп и сам себе удивлялся в эти минуты. Откуда взялась в нем эта рассудительность и великодушие? Обычно он мог вспылить от одного лишь слова, задевшего его, словно сухая трава от искры. А тут, столкнувшись с трагедией этого человека, удивительного во всем, воспринял ее совершенно иначе, чем следовало бы ожидать... И нужные слова сумел найти, хотя и переживал, как бы яснее выразить свои мысли и не наболтать ерунды.
- Спасибо и вам, господин Атос... У вас действительно есть чему поучиться. Может, это и странно звучит, но в моей душе за несколько лет не произошло бы столько перемен, сколько за сегодняшнюю ночь. Вы дали мне возможность переосмыслить многое, да и вообще...
Тут уже шевалье не нашелся, что сказать, и просто растерянно улыбнулся. Желая хоть как-то выразить свою благодарность Атосу, он протянул ему руку, не сомневаясь, что тот подаст свою руку в ответ. В этот момент Филипп поймал себя на мысли, что мушкетер все это время сидел в неудобном при его ране положении, и ему следовало бы лечь как можно скорее, а он по-прежнему был здесь, и по большому счету, по его вине. Но не успел мужчина об этом сказать, как Атос сам, будто бы читая мысли, пригласил его подняться наверх, в его комнату.
Благородство и выдержка во всем... До последнего не признавались, сударь. Хотя я бы все понял и сразу же последовал за вами... Чего уж тут стыдиться, жизнь дороже неловкости.
- Не откажу, конечно же... Признаться, я и сам хотел вам это предложить, но вы опередили меня, - согласно кивнул де Моран, давая понять, что намерения Атоса ясны без лишних слов. - Нам давно нужно было это сделать, простите, что я продержал вас здесь так долго...
Гримо тут же помог хозяину подняться и не спеша повел по лестнице наверх. Филипп, хромая на левую ногу, последовал за ними, готовый в любой момент поддержать Атоса, если потребуется.
В спальне все было точно таким же аккуратным и сдержанным, как и внизу, ничем не выдавая знатного происхождения владельца квартиры. Роскошь, казалось, была совсем чужда Атосу, несмотря на то, что до событий шестилетней давности он жил так, как надлежит любому человеку из его сословия. Видимо, все это было чуждо ему, поскольку он так же легко расстался с богатством, как и с прежней жизнью. Де Моран невольно подумал, что в чье-то распоряжение его имение должно было перейти, но это уже не стоило того, чтобы продолжать разговор на столь болезненную тему.
Пока слуга помогал мушкетеру лечь в постель, Филипп был рядом, чтобы в случае необходимости помочь, но убедившись, что этого не потребовалось, устроился наконец в удобном кресле напротив. Так ему было даже удобнее - для того, чтобы лечь, ему пришлось бы лишний раз травмировать раненое бедро.

Отредактировано Филипп де Моран (2015-03-14 22:49:06)

При виде мучений, которые доставляло Атосу каждое движение, де Моран и сам напрягся, словно испытывая все это на себе. В какой-то момент он все же порывался помочь ему улечься, но тот вскоре устроился с помощью Гримо, и лишний раз тревожить его было крайне нежелательно. Тогда гвардеец и сам немного расслабился, стараясь не доставлять и своим ранам лишнего беспокойства. И только с мучившей жаждой ничего не мог поделать, поэтому когда слуга снова предложил гвардейцу кружку с питьем, придающим сил, тот не отказался и как следует напился, чтобы спокойно продолжать разговор дальше.
- Господин де Моран, быть может, вы голодны? Мы с вами пропустили ужин... - совершенно неожиданно послышался хриплый голос Атоса. Филиппу стало и вовсе неловко. Он и сам себе боялся признаваться в том, что чувство голода уже давно начинало закрадываться, поскольку понимал, что сейчас это будет как нельзя некстати. Если бы мужчина согласился поужинать, то Атосу пришлось бы все это время видеть его перекошенное лицо, поскольку для того, чтобы поесть, ему пришлось бы прилагать усилия, которые доставляли бы ему лишнюю боль. Этого шевалье никак не мог допустить, поэтому был готов терпеть сколько нужно. Но и оставлять мушкетера без ужина своим отказом ему еще больше не хотелось, поэтому он даже не знал, как поступить.
- Благодарю вас, господин Атос, но я не голоден, - соврал Филипп впервые за весь вечер, стараясь не выдать себя, и тут же добавил: - Но если вам будет угодно, пусть ваш слуга принесет вам ужин, и я просто составлю вам компанию. Не беспокойтесь, это будет вполне удобно.
Пока Гримо зажигал свечи, де Моран стал ждать ответа мушкетера, пытаясь вглядеться в его лицо. Свет в комнате стал достаточно ярким, но все же не слишком бил в глаза, поскольку слуга грамотно расставил их чуть в стороне от лиц беседующих. Дурное предчувствие не подвело шевалье: Атос действительно выглядел скверно после вынужденного похода наверх, хоть и пытался не подавать виду. Де Моран хотел было обратиться к нему, но в этот момент мушкетер глухо застонал от боли. Опираясь о подлокотники кресла, мужчина поднялся, чтобы присмотреться: в раскрывшемся на груди халате виднелась насквозь пропитанная кровью повязка.
Черт побери, снова кровоточит... Кажется, я слишком сильно задел его. Да простит нас мэтр Дюбуа, но если так пойдет и дальше, придется снова поднять его на ноги...
- Гримо, - обратился шевалье к слуге, который стоял рядом и ожидал дальнейших распоряжений, - будьте добры, смените повязку господину Атосу. Я помню, вы умеете это делать...
Сам за себя шевалье не волновался, поскольку его бедро хоть и было довольно глубоко оцарапано, но это не так опасно, как глубоко раненное плечо.
Затянется, не успею и опомниться... Главное, чтобы с господином Атосом не случилось ничего серьезного.
Теперь де Морану оставалось лишь напряженно ждать. В такие моменты ему обычно хотелось судорожно ходить по комнате туда-сюда, но сейчас это было вряд ли возможно, поэтому приходилось терпеливо сидеть и молить небеса, чтобы все обошлось.

Несмотря на растерянный взгляд, которым Атос ответил на последние слова де Морана, шевалье все же нисколько не сомневался, что поступил правильно. С такими вещами не шутят, и молчание в данном случае могло бы стоить мушкетеру жизни. Правда, растерянным выглядел не только Атос, но и его слуга, который, тем не менее, все же счел нужным прислушаться к совету гостя и, дождавшись согласия хозяина, тут же принялся готовить все необходимое для перевязки. Филипп с облегчением вздохнул.
- Понимаю вас, шевалье, мне самому при мысли о еде делается не по себе... Однако нам с вами стоит укрепить силы не только питьём. Уверен, Гримо уже придумал что-нибудь, что пробудит в нас аппетит, - заговорил наконец Атос, пока слуга занялся приготовлениями, и шевалье снова почувствовал себя неловко.
Пора бы и привыкнуть, что вы способны понимать меня и без слов, господин Атос... - подумал про себя Филипп, чуть улыбнувшись, и понимая, что от ужина теперь просто так не отделаться. Да он и не отказался бы, если бы не эта чертова рана... Хотя чего уж тут стыдиться, когда мушкетер и сам сейчас в состоянии куда тяжелее, чем он.
Как только Гримо приступил к перевязке, гвардеец обратил внимание на книги, предложенные Атосом. Открыв одну, он поначалу даже удивился: толстый томик, исписанный мелкими убористыми буквами на латыни, явно был каким-то медицинским пособием.
Откуда у мушкетера водятся подобные книги? Хотя, возможно, этим занимается Гримо - он ведь владеет кое-какими медицинскими навыками, и признаться, делает это очень даже неплохо. Должно быть, книга действительно ценная. Жаль, что сам я в этом ни черта не разбираюсь...
Вторая же книга показалась де Морану куда ближе и понятнее: становление монархии во Франции и ее последующее развитие всегда интересовали его, и мужчина попытался углубиться в чтение, временно отвлекаясь от происходящего. Правда, ему это удалось совсем ненадолго: во время перевязки Атос стал так напряженно дышать, что шевалье показалось, будто и его плечо в этот момент пронзила острая боль. Но виду подавать было никак нельзя, и он все же вернулся к чтению, терпеливо дожидаясь окончания болезненной процедуры.
Гримо ушел, оставив мужчин вдвоем, и Филипп обеспокоенно посмотрел в сторону Атоса: тот по-прежнему лежал молча, закрывая глаза и сбивчиво дыша. Понимая, что сейчас не самый подходящий момент интересоваться его самочувствием, которое и так было предельно ясно, де Моран с пониманием кивнул и продолжил чтение. Вскоре его внимание привлек аппетитный запах, распространившийся по комнате - перед таким точно невозможно было устоять даже при всем желании. Слуга, передав одну из чашек мушкетеру, принес вторую и ему - внутри оказался куриный бульон удивительного золотистого цвета с добавленной в него зеленью.
- Благодарю вас, - кивком выразив Гримо свою признательность, шевалье взял в руки дымящуюся чашку и переглянулся с Атосом: - Я должен был сразу догадаться, сударь, что вы меня раскусили, и лечь спать голодным уж точно не позволите...