- Рад снова познакомиться с вами, друг мой... Мое имя - Филипп. Филипп де Моран. Знаете, господин Атос, мне до сих пор не верится в то, что мы с вами вот так запросто сидим здесь, разговариваем по душам, доверяем друг другу то, в чем и себе порой боимся признаваться... А ведь могло бы сложиться совсем иначе. И сейчас мне даже думать не хочется о том, как могло бы все обернуться...
Атос слушал собеседника с лёгкой улыбкой, оставив опустевшую кружку на прикроватный столик. Филипп, сам наверняка того не подозревая, практически озвучил его мысли. Самому мушкетёру тоже и не верилось ещё до конца в происходящее, и думать о возможном исходе, которого они оба избежали не иначе, как чудом, не хотелось. Открытая улыбка шевалье, пусть и недолгая - Атос подавил вздох, представив, как это больно, - улыбка шевалье отозвалась приятным теплом, какое не могло дать ни одно вино на свете.
Друг мой?.. Мне ведь это не послышались? Он поистине читает мысли - или это тот редчайший случай, когда люди думают одинаково и об одном и том же...
Атос относился к дружбе куда серьезнее и трепетнее, чем большинство молодых людей, и назвать человека другом мог только тогда, когда и вправду считал его таковым. Несмотря на пережитую трагедию, его сердце по-прежнему оставалось чутким и остро чувствующим, а при навечном зароке от любви все, что это сердце переживало, касалось семьи и друзей мушкетера.
- И я очень рад, шевалье. Прошу вас, давайте отложим излишнюю церемонность, какие мы уже друг другу господа... - мужчина улыбнулся, понимая, что после рассказанного его фраза прозвучала несколько двусмысленно. - Вы озвучили мысли, которые волнуют и меня... Но что случилось, то случилось, а к чему это приведёт и как обернётся - все в наших руках.
Слушая дальнейшие слова де Морана, Атос, не переставая улыбаться даже при ощутимых приступах боли в плече, несколько раз кивнул, снова соглашаясь, а от перехода гвардейцем к неизменно приятной теме растаяли самые последние остатки былой неловкости.
Мысли о знакомстве с Портосом и Арамисом неизменно приводили мушкетера в приподнятое настроение, а рассказать об этом помимо их самих довелось только кузине. Атос не был уверен, что сможет сейчас долго говорить, но не сомневался, что Филипп поймёт вынужденные паузы.
- Я с удовольствием расскажу вам, шевалье, эти истории действительно куда более мирные, чем то, что нам обоим сегодня уже довелось услышать! - мужчина ненадолго прикрыл глаза, вспоминая и настраиваясь. - Портос, которого вы помните, знаком мне дольше, чем мой второй друг, его имя Арамис. Как вы наверняка догадались, оба этих имени не более правдивы, чем имя "Атос"... Этих господ на самом деле действительно зовут иначе, но это не мои тайны, и я не вправе говорить о них. Мы давно условились не задавать друг другу лишних вопросов и не затрагивать прошлое кого-либо из нас... Итак, с Портосом мы познакомились вскорости после моего вступления в ряды мушкетеров. С юности редко бывая в Париже, я практически никого здесь не знал, а потому после зачисления в роту проводил время в одиночестве. Но Портоса нельзя не заметить, как вы понимаете, - Атос по-доброму усмехнулся, - а он каким-то образом заметил меня в приёмной капитана, спросил меня что-то о ткани, из которой был пошит мой мундир, принялся что-то рассказывать... Признаюсь вам откровенно: его было настолько приятно слушать, не думая совершенно ни о чем, что я увлекся, а после обнаружил, что мы дошли за беседой до "Весёлой козочки". Уже и не вспомню, кто из нас предложил продолжить беседу там... Портос очень общителен, но не каждый обладает достаточным терпением для того, чтобы его выслушать. А поскольку отвечать ему в подобных беседах обязательно далеко не всегда - мы уже в этом поладили. Он безмерно добр и, как мне кажется, гораздо внимательнее к окружающим, чем многие из нас всех.
Поговорив это, Атос глубоко вздохнул и понял, что вторую часть рассказа все же придётся отложить, поскольку боль в плече снова сделалась едва терпимой, а в глазах слегка поплыло. Впрочем, виду, что ему несколько хуже, он постарался не подать, а пауза именно здесь выглядела вполне логичной, вдруг бы де Морану захотелось что-либо спросить или уточнить.
Насколько все же чуткий человек... Как знал, на что перевести разговор, чтобы стало легче на душе, как знал. Не удивляюсь, если он меня потом ещё и о кузине спросит, коль я её упоминал. А вам, граф, следует проявить ответную любезность. И даже не любезность, самому ведь интересно узнать о нем...

Небольшая пауза в рассказе помогла мушкетёру почувствовать себя лучше, помимо этого он заметил, что Филипп пытается устроиться поудобнее, вытягивая раненую ногу. Атос едва заметно нахмурился, но спрашивать гвардейца о самочувствии пока не стал. То, что им обоим сейчас не могло быть достаточно хорошо, не составляло никаких сомнений, а лишние вопросы только вернули бы едва ушедшую неловкость. В любом случае, рано или поздно они разойдутся спать, точнее, шевалье отправится в приготовленную ему комнату и сможет полноценно отдохнуть, а назавтра мэтр Дюбуа осмотрит его раны и скажет что-нибудь более конкретное, как надеялся Атос. О своей же ране он и вовсе старался не думать, сама она не представляла уже опасности для жизни, а вот потеря крови оказалась едва ли не угрожающей. Впрочем, теперь все дело было в покое и правильном восстановлении, а за этим вопроса не стояло. Как бы ни тяготился Атос в некоторые минуты своей жизни, самой жизнью он дорожил и рисковать ей бездумно не собирался.
- Вот оно что... Признаюсь, я и не сомневался, что среди ваших друзей нет плохих людей. Я искренне сожалею о том, что тогда... Надеюсь, когда-нибудь мне предоставится случай исправить это недоразумение. - перемена в голосе де Морана не осталась незамеченной мушкетером, сердце которого - в очередной раз за вечер - сжалось от переживаемых чувств.
- Я немногих людей могу назвать своими друзьями, шевалье, слишком это слово для меня значимо. Но прошу вас, не стоит сейчас о том, кому из нас о чем сожалеть... Поверьте, трудно встретить человека более доброго, чем Портос. Я уверен, что случись вам поговорить, вы поладите.
Упоминать о том, что Портос был разъярен своим поражением от шпаги де Морана и рвался поквитаться с ним немногим меньше, чем сам Филипп - с Атосом, мушкетёр благоразумно не стал. Быть может, когда-нибудь потом, когда они действительно поладят, - посмеются ещё над этим все вместе, но не сейчас, когда тягостные воспоминания ещё свежи и причиняют боль.
- Я вот все думаю, какие любопытные у всех вас имена: Атос, Портос, Арамис... Пытаюсь сообразить, с чем это связано, но никак в толк не возьму. Ну да ладно, впрочем, вы правы, говорить о чужих тайнах не пристало...  А что же второй ваш друг, Арамис? О нем мне известно совсем мало...
Имена... Да, имена действительно любопытные, я постараюсь вам объяснить. А вот об Арамисе и мне известно совсем мало, каким бы странным это вам ни показалось.
В самом деле, в отличие от Портоса и самого Атоса, у которых только прошлое было сокрыто завесой тайн и молчания - причём у Портоса эта завеса иногда все же бывала полупрозрачной, - Арамис был чрезвычайно скрытен и в настоящем. Друзья крайне редко знали, чем он занят, где проводит время, когда не с ними и не на службе, и почти никогда не знали, о чем он думает. Атос не отрицал, что на этого человека, как и на каждого из них троих, можно положиться в любом деле, но не был уверен, что он сам обратится за помощью даже в случае крайней необходимости, скорее предпочтя решить все самостоятельно. Говорить о своих проблемах они, конечно, не любили все трое, но если Атос и Портос их хотя бы не скрывали, а, скорее, скрывались с ними сами, то Арамис нередко бывал мрачным и подавленным, но - молчал, отговариваясь разве что душевными терзаниями по религиозным вопросам.
- Что до имён - представьте, шевалье, как они забавляли нас самих в первые месяцы знакомства! Признаться, я не верю в совпадения, считая, что человек сам строит свою судьбу и сам... Сам за все ответственен, но когда сходятся, пусть и не сразу, три молодых человека, взявшие себе вымышленные имена, оказавшиеся настолько созвучными, - поневоле поверишь в некую предначертанность. Впрочем, думаю, каждый из нас был бы только рад узнать, что наши встречи и наша дружба были предопределены. - Атос улыбнулся, переводя дыхание, и поймал себя на мысли, что давно уже не улыбался столько, сколько доводится в этот сложный вечер... - Моё имя взято в честь греческой горы, вы наверняка о ней знаете. Имя Портоса - Бог мой, сколько раз мы спрашивали о нем, столько раз он переводил тему, так ничего нам и не объясняя! Поэтому удовлетворить ваше любопытство здесь я, увы, не смогу. Что до Арамиса, то его имя - это перевернутое имя демона Симара... - мушкетёр чуть усмехнулся, представив, что мог подумать при этих словах де Моран. - Несмотря на то, что он самый скрытный из нас, я могу рассказать вам то, что он не делает тайной и сам. Он носит, по его же словам, мушкетерский плащ лишь временно, намереваясь как можно раньше сменить его на сутану аббата... И причина, побудившая его свернуть с пути религиозного на время службы в мушкетёрах, как раз и является его тайной. Он поступил на службу позднее нас с Портосом, и меня с ним познакомил господин де Тревиль, сам давно знающий Арамиса. Не могу сказать, что наше сближение было скорым и лёгким, но каждому из этих друзей я готов доверить свою жизнь - и отдам её за каждого из них.
Атос мог сказать о друзьях ещё немало, но как желал дать возможность Филиппу самому спросить о том, что его интересует, так и снова нуждался в небольшой передышке. Взглядом он давал собеседнику понять, что открыт для вопросов и уточнений, а беседу продолжать в силах, если тому по-прежнему интересно.

Атос ожидал слов собеседника с несвойственным ему нетерпением, в душе волнуясь, что же де Моран подумает о его друзьях при таком рассказе. Что бы ни происходило, эти два человека, Портос и Арамис, были ему безмерно близки и дороги, а мнение Филиппа уже стало слишком важным, чтобы ожидать его без волнения.
- Разумеется, это ведь одно из известнейших священных мест... - отозвался гвардеец, и по выражению его лица Атос понял, что о запрете женщинам к посещению этой святыни тому прекрасно известно и логику он понял, но останавливать на этом внимание не стал, Анны на сегодня было более чем достаточно.
Реакция же молодого мужчины на историю происхождения имени Арамиса - и вообще на его историю - едва не заставила мушкетера рассмеяться. Впрочем, несколько лет назад он сам никак не мог взять в толк, как может без пяти минут аббат отложить вступление в сан, надеть мушкетерский мундир и назваться перевёрнутым именем демона... Пока не узнал историю Арамиса полностью и не понял, что и служба, и прозвище для его друга самоналоженная епитимья, немногим менее ужасная, чем наказание, назначенное Атосом самому себе. Но поведать этого Филиппу он права не имел.
- Признаюсь, Атос, мне еще никогда не приходилось встречать людей более удивительных, чем вы трое. Сколько говорю с вами, а все не перестаю удивляться... И вижу, что даже для вас по сей день многое остается загадкой. Осмелюсь спросить, как же вам троим удается так легко ладить? Как я вижу, вы все совершенно разные люди, каждый при своих тайнах... - в голосе Филиппа сквозило столь искреннее изумление, что Атос вновь не сдержал улыбки.
Мне самому, как, уверен, и Арамису с Портосом, иногда крайне интересно, как нам удаётся так легко ладить... Действительно, более разных людей сложно подобрать.
За все пять с небольшим лет теснейшей дружбы эти трое ни разу не ссорились. Разумеется, у них бывали несогласия, восходившие порой и к жарким спорам, бывали моменты непонимание - но ни единого раза ни один из них не обидел другого ни словом, ни делом, не задел, ккаждый был готов уступить любому из двух других, чего бы ни коснулось дело или разговор. Атосу не раз случалось задуматься о причине этого, но иного ответа, кроме как тот, что он собирался сейчас предложить Филиппу, мушкетёр не находил.
- Скажу вам, шевалье, что даже по прошествии пяти лет нашей дружбы я удивляюсь иногда не меньше, быть может, только реже. Загадкой... Не слишком, откровенно говоря, поскольку я знаю об этих молодых людях чуть больше, чем могу вам сказать, и уверен, что вы, благородный человек, меня поймёте. Но в самом начале нашего общения я был поражен не меньше вашего. - Мужчина сделал небольшую паузу, слегка нахмурив брови, не от рассказа, но от неприятных ощущений в плече. - Мы действительно очень разные люди и, как вы справедливо отметили, каждый при своих тайнах... Я склонен думать, что отчасти именно наличие таковых и побуждает нас относиться друг к другу с терпением и пониманием, невзирая на все наши различия. Но вообще... Вы согласитесь со мной, Филипп, что наших родственников мы любим, как бы ни были они на нас не похожи, потому что имеется кровная связь, которая выше прочего. Я же считаю, что в дружбе все абсолютно также, только за отсутствием кровного родства имеется родство душ, которое сгладит все. И, при всех наших различиях, во взгляде на это мы абсолютно едины, что и позволяет нам, как вы выразились, так легко ладить.

Наблюдая за реакцией Филиппа на его слова, Атос не переставал улыбаться. Он приблизительно мог себе представить, что сейчас творится и в голове молодого гвардейца, и в его душе. Да, пожалуй, на подобные темы мушкетеру доводилось говорить тоже только с Арамисом, Портосом и Изабель... И реакция де Морана на эти слова была ему интересна не менее, чем реакция на все предыдущее. Душой Атос чувствовал, что и эти свои рассуждения он озвучивает нельзя, что будет понят и получит согласие.
Так и случилось. По тону, каким была произнесена реплика Филиппа, мушкетер понял, что затронул его за живое, но не за что-то отрицательное и тягостное, как это не раз случалось за вечер, а за важное и очень хорошее, но, вероятно, то, о чем шевалье если и задумывался до этого, то так четко, как сейчас изложил Атос, точно не формулировал.
- Я верю вам, Атос, потому что и на собственном опыте смог в этом убедиться, - снова заговоривший после небольшой паузы шевалье подтвердил его предположения, - и совершенно согласен с вами, родство душ - это то, что сильнее всего. Даже совершенно разные на первый взгляд люди могут иметь куда больше общего, чем кажется... И что касается вас и ваших друзей, то я уверен, что между вами это тоже непременно есть. Рискну предположить, что это - благородство... Ведь я уверен, что вы, как человек поистине благородный, самых близких друзей выбрали именно по этому качеству.
Благородство? Немного не то... - Атос чуть нахмурил брови, тщательно подбирая слова, чтобы окончить свою мысль максимально четко.
- Не совсем так, шевалье... Если говорить о родстве душ, я склонен полагать, что друзей не выбирают, как не выбирают и кровных родственников. Друзей, как мне кажется, можно только заслужить... И если рассуждать так, то я неизменно счастлив, что заслужил таких друзей, как Арамис и Портос, хотя и не всегда понимаю, чем. Что до общего... Его на деле немало, если приглядеться, вскрыть немного больше, чем есть на поверхности. Но мне сложно судить об этом, будучи одним из нас троих, уверен, что при знакомстве с моими друзьями вы сами все поймете и увидите.
Атос не сводил взгляда с де Морана, пребывавшего в явном замешательстве, и чувствовал, что тому захочется еще очень и очень многое обсудить. Сам мушкетер был нисколько не против этого: помимо утоления голода, бульон придал и сил, а разговор, сводящий почти на нет горечь от предыдущих, улучшал общее состояние значительно. Мужчина беспокоился только о самочувствии своего гостя, понимая, что рана на лице к долгим беседам располагает не слишком, а потому, основательно уже придя в себя после ухудшения и перевязки, был готов говорить, сколько тому будет угодно. Чему сам еще не переставал удивляться, привыкнув даже в беседах с Портосом и Арамисом по большей части молчать.
- А что вы мне рассказывали о своей кузине, Атос? Каюсь, я уже не помню, когда это было, но вы не раз упоминали ее. Кто она, ваша сестра? - этими вопросами шевалье снова отозвался на мысли мушкетера.
Вы очень внимательный человек, шевалье де Моран, очень... И это, черт возьми, приятно. Внимательные люди, выделяющие важное и не упускающие его, в наше время немалая редкость.
- Я действительно упоминал мою любезную кузину, шевалье, когда мы пили вино со специями по ее рецепту... Мне безмерно приятно, что вы обратили внимание на этот момент и спросили меня о ней, - внимательный взгляд, какой Атос чувствовал на себе, даже прикрыв ненадолго глаза, наверняка уловил просветление в лице говорившего, стоило ему только подумать об Изабель. - Моя кузина - дочь моей любимой тетушки, из Блуа. Она на несколько лет младше меня, носит титул графини и, к сожалению, уже около года вдова. После смерти своего супруга она перебралась в Шайо и мы очень часто видимся с ней. Она ведет жизнь... Отличную от светской и несвойственную большинству дам ее возраста и положения.
Мушкетер не думал, что подобный ответ удовлетворит Филиппа - скорее только подогреет его интерес, но не мог рассказать подробно об увлечениях сестры, по крайней мере, о ее занятиях целительством. Памятуя, как он сам узнал об этом, как узнали Портос и Арамис, и что сама Изабель никому об этом не рассказывала, хотя открыто и не просила брата делать это тайной, Атос не мог открыть все сразу и прямо. Поэтому он умолк, глядя на собеседника и наверняка ожидая дальнейших вопросов об одной из двух - второй была матушка кузины - женщин, которых он мог любить.

По-видимому, очередной рассказ Атоса произвёл на его нового знакомого столь же сильное впечатление, сколь и все предыдущие. Мушкетёр даже на какие-то мгновения ощутил себя неловко. Ему все же не доводилось ещё рассказывать о себе столько, тем более, за один разговор, но он удивительным образом и сам получал удовольствие и от своего рассказа, и, разумеется, от реакции на него Филиппа.
После окончания реплики мушкетера в комнате повисло молчание - не неловкое, но задумчивое. Атос внимательно следил за выражением лица гвардейца и внезапно понял, о чем тот думает.
Филипп... Да вы ещё более чуткий человек, чем я мог представить... Неужели вы и вправду подумали о том, что представителей моей семьи осталось совсем мало... Моих родителей нет в живых, у нас с Изабель осталась только её матушка, от меня продолжения рода ожидать невозможно, первый и пока единственный брак кузина также остался бездетным... Да, шевалье, это безумно печально. Ой
- Вот как... И чем же занимается ваша сестра, позвольте узнать? О тетушке я, признаюсь, слышу сейчас от вас впервые... - из задумчивости мушкетера вывел заинтересованный голос де Морана, в котором, помимо этой заинтересованности, прозвучали такие нотки, которые только утвердили Атоса в только что обдуманном.
- Вы умеете улавливать главное, Филипп... Ручаюсь, я угадаю ваши недавние мысли, если скажу, что вы думаете о нелёгкой судьбе нашей семьи, - на этот раз улыбка мужчины получилась грустной. - Действительно, две дамы - графиня де Бражелон, моя тетушка, и графиня де Валентина, моя кузина, - единственные мои кровные родственники. О моём отце вы... знаете, а моя матушка скончалась от болезни, когда мне было одиннадцать. Граф де Бражелон также погиб в результате несчастного случая, когда моя сестра была ещё весьма юной. Ещё и по этим причинам я ценю родство любого рода, как кровное, так и родство душ. Однако довольно печали... Мою милую кузину многие из тех, кто думает, что её знает, считают затворницей и даже пуританкой. Она не появляется в свете, не устраивает приёмов, практически ни с кем не общается... Много читает, изучает различные науки и занимается... - Атос на долю секунды помедлил, думая, как лучше подать занятия Изабель. - Изучением целебных свойств различных растений. Её снадобья не раз помогали мне и моим друзьям скорее оправиться от ран. Вы сегодня также уже имели возможность их опробовать...
Чуть шевельнувшись в попытке немного изменить позу на более удобное, мушкетёр поморщился и умолк, не зная, что говорить дальше. Он и сам хотел многое спросить у Филиппа, но не был уверен, что уже возможен переход от ответов к вопросам. И готов был сам отвечать ещё, если шевалье будет интересно слушать дальше. В душе мушкетера тепло от разговора о кузине перемежалось со светлой грустью от мыслей об остальных родных, но от переживания этих эмоций всей душой у Атоса создавалось ощущение, что он впервые за очень долгое время вдохнул полной грудью.

Мушкетеру было очень интересно, как поведет себя Филипп, узнавая новые подробности об Изабель. Ему не доводилось ещё вот так рассказывать об этом: и Арамис, и Портос узнавали об умениях молодой графини в том состоянии, когда удивляться не слишком представляется возможным... Как, к слову, и сам он.
Атос снова легко и чуть задумчиво улыбнулся, вспоминая историю почти полугодовалой давности, когда сестра спасла ему жизнь после довольно серьёзного ранения. С тех пор увлечение - хотя для увлечения её занятия были уже слишком серьезны - Изабель мужчина всячески поощрял и старался при случае дарить ей книги и прочие полезные вещи. И за помощью он к ней тоже обращался, самому, к счастью, по серьёзным поводам больше пока не приходилось, а вот друзья уже испытали на себе умения мадам де Валентинуа. Разумеется, лишний раз сестру тревожить и пугать Атосу не хотелось, но он и сейчас был уверен, что если ему или де Моран - не дай Бог - сделается хуже, то Гримо непременно будет послан в Шайо, где жила графиня.
Мушкетёр видел изумление нового знакомого и прекрасно его понимал. Если он сам, выросший практически вместе с кузиной, прекрасно её знающий, был поражен её становлением как лекаря, то что говорить о шевалье.
Кажется, де Моран упоминал, что у него две младших сёстры... Чёрт, все, что было до моего рассказа об Анне, совершенно спуталось в памяти. Кажется, и вправду упоминал. Тогда ему, должно быть, тем страннее слушать мои рассказы об Изабель!
Взгляд Филиппа, направленный на лежащие на столике книги, мужчина заметил тут же и чуть кивнул, насколько позволяло плечо, показывая, что гвардеец мыслит в верном направлении.
- Ах, так вот оно что... Стало быть, это тоже подарок вашей кузины? Не удивлюсь, если госпожа графиня старается и вас приобщить к своему занятию - это, пожалуй, и вправду никогда не помешает. Да уж, сказать честно, я действительно впервые слышу, чтобы молодая женщина из знатного рода увлекалась такими вещами... Но это делает ей огромную честь, медицина - поистине благородное дело. И как же давно она этим занимается?
Подарок кузины? Где уж тут, шевалье... Думаю, ей будет достаточно, если я перестану снабжать её работой в своём лице, лекаря же в нашей семье довольно одного.
- Как раз наоборот, дорогой Филипп, это мой подарок для неё. Видите ли, даму подобного склада, как моя кузина, сложно удивить и обрадовать обычными безделушками, милыми сердцу большинства дам. Поэтому я стараюсь находить то, что ей действительно нужно. - О том, что Изабель обожает фарфоровых кукол, которых брат ей дарит не менее охотно, чем медицинские талмуды, Атос решил пока умолчать, понимая, что подобную откровенность о своей персоне сестра не одобрит. - Я же просматриваю любую книгу, какую собираюсь ей подарить, чтобы убедиться, что подобного в её библиотеке ещё нет, а сама книга хороша и полезна. Я понимаю ваше изумление, шевалье, признаться, сам был поражен немногим меньше, когда узнал о занятии графини. Однако она девушка мужественная, выдержанная и со своими заботами справляется великолепно. А занимается она этим около года. - Атос сделал небольшую паузу, не переставая улыбаться, и решил все же перейти к расспросам сам. Он не представлял, что ещё может захотеть спросить у него де Моран, но даже если что-либо и захочет, возможность такая будет не раз. - Филипп, теперь вы знаете обо мне много больше, чем я о вас... Быть может, и вы согласитесь рассказать мне что-нибудь о своей семье?
"И о своих друзьях" - хотел добавить мушкетёр, но осекся, сообразив, что все же не чувствует пока права спрашивать Филиппа именно об этом. Гвардеец слушал рассказы об Арамисе и Портосе со спокойствием относительно темы гибели своего близкого друга, но о том, что на самом деле в связи именно с этим творилось у него в душе, можно было только догадываться. Однако установившееся меж молодыми людьми доверие радовало Атоса не меньше, чем недавно удивляло, а потому можно было надеяться, что они оба скоро смогут воспринимать гибель Жерома как трагическую случайность, а пока мушкетёр был готов выслушать все, чем захочет поделиться с ним Филипп, и рассказать также ему, если что-то ещё осталось сокрытым.

Слушая Филиппа, Атос даже приподнялся немного на подушках, настолько рассказ о судьбе шевалье его заинтересовал. В самом деле, жизнь его самого могла сложиться примерно тем же путем... Разве что вместо королевских мушкетеров служить ему где-нибудь на флоте, у границ с Англией. Отец так хотел для него подобного пути, даже отправлял его учиться морскому делу, что было интересно и самому юному тогда еще виконту... И как знать, не встреть он Анну, как бы сложилась его жизнь к нынешнему моменту. Родных братьев и сестер у Атоса никогда не было: графиня де Ла Фер была слаба здоровьем, а после рождения сына и вовсе болела практически все время, не дожив несколько месяцев до его двенадцатилетия. Старший де Ла Фер так больше и не женился - сейчас, пять лет спустя после собственной сердечной драмы, Атос думал, что они с отцом оба были склонны к одной любви на всю жизнь... Мать Атоса также была единственным ребенком в семье, а отец имел младшую сестру, ныне здравствующую графиню де Бражелон, матушку любимой кузины Изабель. И отчасти потому, что ему довелось слышать сейчас то, чего он в свое время был лишен, мушкетер не удержал нескольких вздохов, но слушал де Морана с выражением живейшей заинтересованности на лице. Ему действительно было очень интересно все, что касалось его нового знакомого...
Повествование Филиппа не могло не напомнить слушателю несколько подобных историй, слышанных в свое время от сослуживцев. В самом деле, это они трое, Атос, Портос и Арамис, выделялись среди своих товарищей своими историями вступления в роту и тайнами прошлых жизней, а у большинства молодых людей так и было: семья в провинции, традиции службы королю со стороны отцов и дедов, желание добиться чего-либо самостоятельно...
- ...Не подумайте, дорогой Атос, отец не сыграл решающей роли в том, что я утвердился на службе Его Величеству. Он и так с малых лет приучил меня к тому, что в этой жизни всего добиваться нужно прежде всего самому... Этот урок я усвоил хорошо, и может быть, даже слишком. Когда я уже состоял в рядах королевских мушкетеров, моей главной целью было именно это - добиться всего своими силами. - Словно эхом, отозвался на его мысли де Моран, и Атос поспешно кивнул, заверяя собеседника, что иного у него не было и в мыслях. В самом деле, уж о Филиппе, которого ему довелось узнать сегодня едва ли не как нельзя лучше, мушкетер и подумать не мог, что тот стал бы продвигаться по службе каким-либо нечестным путем.
- ...Кстати, именно тогда, по прибытии в Париж, я и познакомился с де Жюссаком поближе. До этого мы виделись всего пару раз - даже не помню, по каким поводам, ведь у нас не раз собирались родственники, и мы сами часто ездили в гости. А тут сам Бог велел... Де Жюссак на тот момент уже несколько лет служил королю, и я на первых порах жил в его квартире, пока не накопил достаточно денег, чтобы снимать собственную. Это помогло нам узнать друг друга ближе, найти много общего и стать настоящими друзьями. Я благодарен Богу за то, что в моей жизни есть такой надежный человек... Кровных братьев у меня никогда не было, а Франсуа... то есть господин де Жюссак стал мне поистине родным человеком. Он из тех людей, которые относятся к долгу родства и дружбы едва ли менее серьезно, чем вы, дорогой Атос. Мне не раз выпадала возможность в этом убедиться... А потом случилось так, что его решение повлияло и на мою дальнейшую жизнь. И я уверен, вы поймете, что я не мог поступить иначе.
Упоминание имени господина де Жюссака заставило вроде бы готового к этому Атоса едва заметно вздрогнуть. Пожалуй, сложнее всего за этот вечер ему было смириться даже не с принадлежностью самого де Морана к "красным мундирам", а принять его родство и тесную дружбу с - ни много ни мало - врагом самого мушкетера и его друзей. Слишком часто их компании сходились со шпагами наголо по различным поводам, та встреча, в которой погиб несчастный Жером, была отнюдь не первой, счет шел уже на десятки... Это Филиппа тогда Атос видел впервые, как и самого Жерома. А с де Жюссаком и он скрещивал шпаги, и Арамис, и Портос... Франсуа - Атос только сейчас впервые услышал его имя - был одним из лучших фехтовальщиков Парижа, из стычек выходил или невредимым, или с легкими царапинами, и тот случай, когда Арамису удалось гвардейца обезоружить, был поистине уникальным. Но если бы дело было только в извечном противостоянии между мушкетерами короля и гвардейцами кардинала, Атос бы мог это понять. Однако он своими ушами слышал множество нелестных фраз, кои позволял себе де Жюссак и в адрес мушкетеров, и в адрес де Тревиля, и даже в адрес самого короля...
Впрочем, поведанное Филиппом далее ситуацию значительно прояснило. Об истории с назначением де Тревиля капитаном Атос не знал ничего, поскольку сам в то время и мыслить не мог о службе, а попал в роту, когда Тревиль был в чине уже более года.
Вот как, шевалье... Теперь многое встает на свои места. Де Жюссака можно понять. Впрочем, понять можно и короля: их дружба с де Тревилем не секрет ни для кого, а гасконское упрямство капитана, не позволяющее тому принимать подарки или щедрые вознаграждения от своего сюзерена тоже не тайна. Так или иначе, все в итоге остались при своих заслугах, а де Жюссак еще и при немалой выгоде, все мы знаем, что Его Преосвященство куда более щедр на оплату службы своих гвардейцев, чем королевская казна... Неужели так сильна в нем обида все эти годы? Впрочем, подобные вопросы вам пока задавать никак не стоит, граф.
Мужчина словно очнулся, осознав, что де Моран уже некоторое время молчит, пока сам Атос обдумывает услышанное.
- Простите, шевалье, я крепко задумался над вашей историей... Подобных ее первой части я, как вы понимаете, слышал немало, каждый второй мушкетер или гвардеец примерно таким образом прокладывает свой жизненный путь. Доводилось мне и ранее слышать о случаях перехода из одной роты в другую, как поступили и вы с господином де Жюссаком... Не подумайте, я отношусь к ним совершенно спокойно, к счастью, дворянин в нашей стране может выбирать, какой ему носить мундир и во здравие кого - помимо Его Величества, разумеется, - идти на смерть. Однако мне не была известна история, касающаяся господ де Тревиля и де Жюссака... - Атос на мгновение задумался, прикусив губу. - И, признаться, сейчас мне подумалось, что именно такие случаи, когда солдаты переходят из одной роты в другую не по каким-то личным соображениям - как вы, к примеру, за своим родственником и другом, - не ради жалования, а по причине обиды или, скажем так, чувства неудовлетворенности; так вот, именно такие случаи и распаляют пуще прежнего вражду между нашей и вашей ротами. Помилуйте, Филипп, я не имею никаких претензий к господину де Жюссаку лично, однако и вы не станете отрицать его предубеждение против нас, мушкетеров, против нашего капитана, против Его Величества... Мне не раз доводилось скрещивать шпаги с вашим другом или видеть, как это делают мои друзья и сослуживцы, и я видел, что им движут мотивы куда более глубокие, чем та или иная ссора, ставшая причиной стычки. Однако мне не хотелось бы, чтобы сейчас между вами и мной возникло вновь какое-либо недопонимание, и, смею вас заверить, никакого предубеждения против господина де Жюссака я не питаю. Какими бы ни были мотивы вражды между вашими и моими сослуживцами, я готов вступить в бой либо тогда, когда задета моя честь - или честь кого-либо из моих друзей, - либо когда численное преимущество на стороне господ гвардейцев Его Преосвященства. Уверен, тут вы меня поймете... Клянусь честью, шевалье, если оскорбление, подобное не раз полученным мной от ваших товарищей, нанес бы мне кто-либо из королевских мушкетеров или господ, не носящих какой-либо мундир вовсе, я точно также скрестил бы с ними шпаги.
Устало выдохнув после неожиданно долгой и пылкой фразы, Атос вновь опустился на постели, стараясь как можно меньше тревожить плечо. Он был уверен, что де Моран, не раз за вечер показавший себя пусть и горячим, но благородным и благоразумным мужчиной, поймет его высказывание и, быть может, с ним даже согласится. А даже если согласия и не будет, мушкетер не сомневался, что к новой ссоре между ними уже вообще едва ли что-то может привести. Обсуждать же он был готов что угодно и сколько угодно.

Спроси Атоса кто-нибудь, почему он относился к "войне мундиров" совершенно иначе, чем его сослуживцы и даже друзья, он и сам едва ли смог бы ответить. По крайней мере, без длительных раздумий. Возможно, немалую роль в становлении такой позиции молодого мужчины сыграло то, что по своему изначальному положению в обществе он и не собирался надевать какой-либо из этих двух мундиров и вообще вел жизнь категорически отличную от жизни практически любого из мушкетеров или гвардейцев... На мысль об этом наталкивало и то, что услышал сейчас Атос от Филиппа. Все же и Портос, и Арамис не являлись типичными представителями своей роты, имея за плечами, как и сам Атос, совершенно иное прошлое, иную жизнь. Отчасти это и объединило их, когда всех троих свела судьба. И эта же судьба давала сейчас мушкетеру возможность обдумать не раз уже обдуманное под несколько другим углом. Все, что говорил он Филиппу в ответ на его рассказы и размышления, было чистейшей правдой, мужчине в жизни не пришло бы в голову что-либо умолчать или, упаси Господь, вовсе солгать. Но при обсуждении де Жюссака даже Атосу становилось не слишком легко придерживаться своей, достаточно нейтральной, позиции.
Тяжело дыша и периодически едва заметно морщась, мушкетер ожидал ответных слов де Морана после только что высказанной им самим буквально тирады. Впрочем, общий смысл этой тирады и ее отдельные детали не только не могли задеть гвардейца или настроить его против Атоса, но и, напротив, наверняка того порадовали и успокоили. Возможно, случись Атосу столкнуться с пятью, десятью такими историями, как поведанная только что Филиппом, это и поколебало бы как-то его взгляды и убеждения, но никак не одна, к тому же, такая. Пример отца, мудрейшего человека, собственный жизненный опыт, долгие беседы с сестрой научили мужчину многие, особенно не сразу понятные ему, вещи, поступки других людей примерять на себя - иными словами, ставить себя на место другого человека, будь он врагом или другом. И несколько минут назад долгое молчание мушкетера было частично тем и обусловлено: он пытался представить себя на месте Франсуа де Жюссака и понять, как поступил бы сам. И пришел к выводу, что даже если бы он не поступил так сам, то понять гвардейца безусловно может.
- Я не могу не признать этого, дорогой Атос, не буду отрицать очевидного - это действительно так... И не держу на вас зла, поскольку ваши чувства вполне понятны и объяснимы. И потом... Сейчас, благодаря вашим словам, я понял, что и мое отношение к вам, к гибели Жерома - все это в какой-то мере определялось взглядами де Жюссака. Для того, чтобы узнать вас по-настоящему, я должен был познакомиться с вами лично, а не опираться на рассказы кого-либо, пусть даже близкого друга. Только когда я узнал вас сам, составил о вас свое впечатление, я понял, что сделал большую ошибку...  Мы не должны смотреть на ситуацию как единое целое - до тех пор, пока это будет длиться, вражда между мушкетерами короля и гвардейцами кардинала никогда не прекратится. Мы нуждаемся в редких случаях, подобных нашему, когда два человека, казалось бы, равных по положению в обществе, живут, что называется, в разных мирах, и вдруг случай сталкивает их, ставя перед выбором: расправиться друг с другом или дать шанс, чтобы после этого взглянуть на человека совершенно другими глазами... Знаете, Атос, больше всего я благодарен вам за то, что вы заговорили со мной перед дуэлью... Для меня этого было достаточно, чтобы впервые увидеть в вас человека мудрого и достойного - совсем иначе, чем я мог представить вас себе.  И слава Всевышнему, что оба мы остались в живых благодаря этому... - короткий кивок и речь Филиппа, еще более эмоциональная, чем речь Атоса, вызвали на лице мушкетера легкую улыбку. Как и надеялся, он был понят и даже поддержан. Мало того, де Моран заговорил о той стороне вопроса, которой сам Атос еще не коснулся в своих мыслях, и тем его приятно поразил. Тогда, на улице, готовый в любой момент выхватить шпагу и защищаться, а, быть может, и нападать, но до последнего сохраняя спокойствие в разговоре, мушкетер не мог и помыслить, что именно произносимые тогда слова спасут жизнь обоим дуэлянтам. Он даже почти не помнил сейчас, что именно говорил, - подобное случалось с ним в моменты сильного эмоционального напряжения, - но если Филипп утверждал, что именно тот разговор перевернул его мнение об Атосе и помог избежать ошибок... Все еще не находясь с ответом, мушкетер качнул головой, надеясь хоть немного стряхнуть изумление.
- Дорогой Филипп, вынужден признать, что своими словами вы повергли меня в крайне редкое состояние: я не нахожусь, что вам ответить... - наконец произнес Атос с легкой, доброй усмешкой. - Вас прекрасно возможно понять, что я и делаю - я понимаю вас. Как и господина де Жюссака. Ваше отношение ко мне и к моим друзьям, к... случившемуся. Тем сильнее мое удивление от того, что мои слова, которые я, признаться, даже не все сейчас в силах вспомнить, переменят то, что складывалось годами, усиливаясь враждой меж нашими полками и различными ситуациями, подчас непоправимо трагическими. Поверьте, я принял бы смерть от вашей шпаги, ни на минуту не сомневаясь, что вы поступаете правильно и согласно вашим убеждениям. Но слыша сейчас ваши слова, я смею предположить, что однажды - возможно - вам могло бы случиться пожалеть, если бы все произошло именно так. И я рад, что ваша жизнь не отяготится таким поступком, как, увы, отяготилась моя...
Ибо что бы вы, шевалье, ни говорили, доля моей вины в гибели вашего друга слишком велика, чтобы я мог принять ваше прощение и простить себя сам... По крайней мере, сейчас.
- Нет слов, чтобы выразить мою радость от того, что мы можем сейчас с вами сидеть здесь и просто беседовать. Быть может, мои взгляды покажутся вам несколько... Эксцентричными, но мне всегда хотелось, чтобы любой человек, кем бы он ни был, имел возможность найти себе собеседника по душе, а не по положению в обществе.
Произнеся это, Атос почувствовал, что несколько отошел от только что обсуждаемой темы, но про себя решил, что это и к лучшему, незачем им с де Мораном лишний раз будить друг в друге чувства вины и сожаления.
Вы дождетесь сейчас, граф, что ваш собеседник уснет прямиком в кресле... Или сами, прямо на середине фразы. - Весело пронеслось в голове мушкетера, хотя на самом деле ему нисколько не хотелось спать, он даже чувствовал, что и не уснул бы сейчас. Некоторая расслабленность от измотанности болью, вина, снадобий и еды, а куда больше - от разговора, уже наступала, но этого было еще недостаточно. Поэтому Атос взял на себя смелость мысли о возможном отходе ко сну пока не озвучивать, но в ближайшее время все же отпустить своего гостя отдыхать.

- Вам нечего опасаться, дорогой друг, я нисколько не осуждаю ваших взглядов - напротив, я приятно удивлен ими... Не хочу показаться высокопарным, но вы действительно первый и единственный человек, рассуждающим подобным образом, которого я когда-либо встречал. И я безмерно рад, что нам удалось прийти к тому, что мы смогли понять друг друга и сейчас так просто беседуем у вас в гостях... Даже не задумываясь о том, что привело меня сюда, - воистину, я рад, что случилось так, а не иначе!
Атос только качал головой, слушая своего нового знакомого. Скажи ему кто-нибудь ранее, даже близкие друзья, что он вот так провел бы сегодняшний вечер - и с кем бы он его провел -дело бы кончилось дуэлью, а тут... Мушкетер не впервые высказывал то, что звучало сегодня, и, пожалуй, Филипп оказался всего лишь вторым человеком, столь полно разделяющим его взгляды. Первым была кузина. Ни Портос, которому было все равно, за что и за кого драться, ни Арамис, считавший себя выше всего этого и относящийся с пренебрежением к подобному, ни де Тревиль - но того обязывали долг и звание - не понимали Атоса даже наполовину. Впрочем, со свойственной ему склонностью объективно оценивать практически любое явление и событие, Атос понимал, что исключение скорее подтверждает правило, и едва ли кто-то еще так его поймет.
Мне определенно стоит познакомить его с Изабель... Вернее, Изабель с ним. Надеюсь, это случится не по причине того, что ему станет хуже, но когда мы оба будем в добром здравии, я непременно попробую исполнить эту идею. Уверен, эти двое так хорошо разговорятся, что не заметят моего отсутствия, случись мне уйти посреди их беседы.
Слегка улыбнувшись собственным мыслям, Атос внимательно слушал, что говорит Филипп дальше, и снова смущался от этих слов.
- Друг мой, прошу простить мне излишнюю разговорчивость, я совершенно не думаю о времени. Уже совсем поздно, а мы с вами рискуем так и утро встретить... Нам обоим не мешало бы отдохнуть. С вашего позволения, я отправлюсь на покой... И вы, прошу, берегите себя.
Между прочим, граф, весьма благоразумно... Скоро действительно начнет светать, хороши больные, всю ночь проболтали, а днем потом спать будут.
Мушкетера не удивило, что де Моран первым заговорил об отходе ко сну, так было правильно, ведь случись заговорить об этом хозяину дома, это можно было бы трактовать и как нежелание беседовать далее, не только как усталость. И стоило Филиппу произнести свое предложение, как Атос почувствовал прямо-таки нечеловеческую усталость, навалившуюся на плечи и не пощадившую при этом рану. Сдержав совершенно неуместный сейчас порыв подняться и помочь гостю, мушкетер перевел дыхание.
- Дорогой шевалье, вам совершенно не за что извиняться, мы с вами оба говорили, смею надеяться, с одинаковым удовольствием и увлечением. Однако же вы правы, в нашем случае сон составляет значительную часть лечения. Но не спешите, я позову слугу... - Атос дотянулся до прикроватного столика, болезненно поморщившись, и воспользовался колокольчиком. - Гримо проводит вас. В вашей комнате есть такой же колокольчик, прошу вас пользоваться им, если вам что-либо понадобится, и не думайте о неудобствах - их нет, я вас уверяю. Отдыхайте, набирайтесь сил, и я займусь тем же.
Пока мужчина договаривал, в комнате буквально возник Гримо, готовый по знаку мушкетера поддержать де Морана и помочь ему добраться до комнаты и до кровати. Наблюдая за ними, Атос не мог перестать думать о последней фразе Филиппа. Нечасто ему доводилось слышать просьбу себя беречь... А исполнять ее - и того реже.

- Доброй ночи, Филипп! Не беспокойтесь, уверен, что ни вы, ни я рано не проснемся... Но я исполню вашу просьбу, если мне случится проснуться раньше. Если же проснетесь первым вы, Гримо предоставит вам все, что потребуется, и отнесет записку. Я прекрасно понимаю её необходимость. Однако в свою очередь и я прошу вас: оставьте слова о дерзости, я сам не позволю вам покинуть мой дом прежде, чем ваше состояние перестанет внушать опасения. Меня же вы никак не затрудните, уверяю. - Атос сказал бы еще немало, но сил, которые на это требуются, у него уже не оставалось, потому он только слабо улыбнулся, с сочувствием во взгляде наблюдая, как шевалье, с гримасой боли на лице, прихрамывает к двери.
Мы завтра все обсудим, дорогой Филипп. И не думайте даже, что я отпущу вас в ночь и темноту. Хватит с вас уже одной поздней прогулки...
Мушкетёру никогда еще не доводилось ни получать, ни наносить раны в лицо, все же обычно фехтовальщики старались беречь эту часть тела и у себя, и у противника, но он видел и довольно живо представлял, как это болезненно и опасно. Потому надеялся уговорить назавтра Филиппа задержаться у него еще. Да и, чего кривить душой, общество этого благородного шевалье, столь быстро завоевавшего расположение такого закрытого человека, как Атос, было слишком приятно и дорого, чтобы стремиться от него избавиться.
Едва Филипп в сопровождении Гримо скрылся за дверью, Атос зажмурился, с силой прижав руку ко лбу. Плечо болело нестерпимо, а самого раненого бросало то в жар, то в холод, и общее состояние оставляло желать много лучшего. Но мушкетёр, цепляясь всеми мыслями за события вечера, понимал, что не изменил бы в них ничего - кроме только направления острия своей шпаги, слишком уж неприятную рану она нанесла де Морану.
Гримо вернулся быстро, на вопросительный взгляд тут же раскрытых глаз Атоса ответил утвердительным кивком и тут же склонился над своим господином с холодным компрессом. Мушкетёр чуть улыбнулся и снова закрыл глаза, позволяя себе наконец не то уснуть, не то отправиться в забытье, лишь бы хоть немного отдохнуть от боли.
Спал он беспокойно. Гримо просидел у постели Атоса практически весь остаток ночи, меняя компрессы на лбу, давая пить и один раз даже открывая окно, чтобы впустить в комнату свежий ночной воздух. Уже после рассвета Атосу пришлось вытерпеть перевязку: рана не сильно, но кровоточила. Однако вскоре после восхода солнца Атос наконец спокойно уснул, без сновидений и горячки, так что верный слуга тоже продремал пару часов в кресле возле его кровати.
Пробуждение мушкетеру далось нелегко: плечо жгла боль, умеренная, но того характера, какой сложнее всего терпеть, особенно если ты потерял немало крови и прикован к постели. Перед глазами все слегка плыло, и о том, чтобы встать, не могло быть и речи. Заметив пробуждение господина, Гримо тут же вскочил сам, застыв в ожидании указаний. Атос, помедлив, показал ему три пальца и прикрыл глаза, показывая, что хочет еще немного подремать. Жест же его обозначал выбор пункта из давно прописанного меню для завтраков и обедов. Третий пункт был практически праздничным...
- Когда все будет готово, зайди к гостю, если он захочет и сможет, завтрак подай сюда.
Сказал - и сам отметил свою непривычную разговорчивость. Что ж, определённо стоило пользоваться моментом...
Гримо, ни единым жестом не выказав удивления от поведения хозяина, отправился исполнять указания и через три четверти часа уже заглянул в гостевую спальню к шевалье де Морану.

Если Атос с минувшего вечера был необыкновенно разговорчив, то Гримо своим привычкам изменить не мог уже физически, да и кто знает, как отреагировал бы на такое мушкетёр. Потому он окинул гостя оценивающим взглядом, сделал какие-то свои выводы из увиденного и только покачал головой в ответ на вопросы де Морана, а затем кивнул и протянул гвардейцу чистое полотенце и свежий халат. Атос старался жить так, как живут простые солдаты, но кое-какие свои прежние привычки не мог оставить, а потому чистого белья в доме имелось предостаточно, за чем Гримо следил с большим удовольствием.
- Завтрак у господина Атоса?
Не все можно было выразить без помощи слов, потому слуге все же пришлось заговорить, после чего он застыл, ожидая ответа и готовый помочь шевалье привести себя в порядок.
Пока Гримо отсутствовал, Атос занимался тем же: приводил в порядок себя. Около двадцати минут он просто пролежал, собираясь с силами, успокаивая норовящую кружиться перед глазами комнату, а после с горем пополам принял положение полусидя. О том, чтобы встать, по крайней мере, без помощи слуги, не могло быть и речи, да и вообще настолько напрягаться пока не стоило, потому все утреннее умывание свелось к обтиранию лица мокрым полотенцем, предусмотрительно оставленным Гримо.
Нужно послать записку де Тревилю... И Арамису, Портос наверняка еще не вернулся. Черт, больно-то как... Ладно, граф, будет вам себя жалеть, это хотя бы не лицо. А вот бедному де Морану ходить теперь с вашим автографом на лице...
Плечо болело и вправду сильно, отложив полотенце, мушкетёр осмотрел, насколько получилось, повязку, но кровотечение, очевидно, все же несколько утихло и перевязка пока не требовалась. Помимо полотенца подле постели обнаружилась еще и кружка с травяным отваром, густым и еще довольно горячим, и Атос не без удовольствия пригубил напиток, сваренный по одному из рецептов кузины.
И Изабель надо написать. Или не надо? Примчится еще... Ладно, посмотрим, что скажет лекарь про рану Филиппа, там и решим.
Все нехитрые манипуляции заняли у обессиленного мушкетера довольно много времени, и он снова опустился на подушки, как раз заслышав, как Гримо поднимается по лестнице и проходит ко второй спальне. Оставалось надеяться, что Филиппу не стало хуже, и он сможет прийти в комнату Атоса. В противном случае Атос был морально готов сам пойтик нему, потому что быть сейчас в одиночестве представлялось невыполнимым испытанием. Если ночью усталость и действие всех снадобий одолели растревоженную откровениями душевную боль и помогли уснуть, то теперь, оставшись один на один с призраками прошлого, явственно различимыми даже в дневном свете, и не имея возможности даже заглушить их вином... Уж лучше лихорадка, право слово.