Граф вряд ли мог бы сейчас сказать, сколько прошло времени после всех страшных событий. День, месяц, год... Нет, не год точно. Все было слишком свежо в его памяти: та охота, падение Анны, клеймо, драка... Финал. И после - смерть отца. Все мог бы пережить Оливье, кроме этого. Но жизнь, как ни парадоксально, продолжалась, поскольку себя, в отличие от жены, он не имел права ее лишить. Вино не приносило и десятой части должного облегчения, дела поместья, которые худо-бедно удавалось вести, не отвлекали, значит, деятельной молодой натуре нужно было что-то еще.
Решение пришло, как водится, внезапно. Набравшись сил разобрать хотя бы часть бумаг в отцовском кабинете, молодой граф наткнулся на целый ворох неотправленных писем, на которых виднелся его собственный почерк. Развернув одно, де Ла Фер похолодел: письмо извещало о смерти его отца и должно было уйти адресату еще до похорон. Он помнил те дни, как в тумане, однако с помощью приехавшей сестры отца, графини де Бражелон, с формальностями кое-как справлялся и письма эти отписал. Но их не отправили...
Тетя же еще говорила, что далеко не все приехали, кто ожидался... Вот оно и объяснение, а не размытые дождем дороги или еще какая-то чушь.
Отослать почту должен был управляющий, но поговорить с ним и как-то наказать не представлялось возможным - Оливье давно уже рассчитал почти всех старых слуг, не в силах видеть горечь и упрек в их глазах. Просматривая письма, юноша меланхолично отмечал адресатов, которых нужно было бы известить, пусть и запоздало. Не всех, конечно, до кого-то наверняка уже дошли печальные известия.
...Де Лакруа, дю Пон-Курье, дю Плесси-Бельер, де Тревиль... Де Тревиль?!
Давнего отцовского приятеля, нынче, насколько граф знал, капитана мушкетеров короля, он помнил не так плохо, как всех остальных. Они виделись лишь два или три раза, когда совсем еще юный Оливье горел мечтами о флоте, последний раз буквально накануне его отъезда в Англию. Потом у отца стало ухудшаться здоровье, он перестал выезжать в Париж и даже в Блуа, вернувшийся домой виконт находился при нем практически неотлучно, а сам де Тревиль, бывший при службе и делах короля, вовсе не наносил столь дальних визитов. Однако и отец, и сын нередко о нем вспоминали, текла медленная переписка и теплилась надежда на нечаянную встречу. А теперь так вышло...
Охваченный порывом написать капитану тут же, граф сел за стол, расправил чистый лист бумаги и задумался. Просто сообщить о смерти отца со всеми полагающимися по случаю фразами ему показалось недостаточным, но каких-то других слов юноша подобрать не мог. И тут пришло Решение...

"Капитану королевских мушкетеров де Тревилю, особняк на улице Старой Голубятни, Париж
Господин де Тревиль,
С прискорбием сообщаю Вам о скоропостижной смерти моего отца, графа де Ла Фер. Событие это приключилось некоторое время назад, но несколько моих писем, должные об этом уведомить, в том числе и адресованное Вам, по какой-то причине не были отправлены. Приношу Вам свои извинения в этом.
Да будет мне простительно то, что в письме по столь печальному поводу я заговорю о делах, но они не терпят отлагательства, а кроме Вас мне не к кому в этом обратиться. Господин де Тревиль, я покорнейше прошу у Вас чести вступить в ряды королевских мушкетеров и отдать мою шпагу и мою жизнь службе Франции и Его Величеству Людовику XIII. Есть обстоятельства, которые привели меня к этому решению, и я готов приступить к службе по первому Вашему слову. Если вдруг свободных мест в Вашем полку сейчас нет, прошу Вас порекомендовать мне, в какой роте они имеются, дабы мне не утруждать Его Величество подобными просьбами и личной аудиенцией. Все причитающиеся по вступлении на службу расходы я готов понести лично, прошу Вас не брать это в расчет при принятии Вами решения.
Покорнейше ожидающий Вашего ответа,
Оливье, граф де Ла Фер
Ла Фер, Берри"

Окончив, граф посыпал ровные строчки песком, запечатал письмо и стремительно вышел из отцовского кабинета. Принятое решение несколько облегчило его тягостное состояние и повлекло за собой мысли о тех делах, которые предстояло решить до грядущего отъезда. В том, что де Тревиль не откажет, Оливье практически не сомневался, но в крайнем случае готов был испросить все же аудиенции у короля и просить его о плаще мушкетера, гвардейца - да хоть канонира! - лично. Его имя стало бы ему пропуском в Лувр и в новую жизнь, прежде чем стать преданным забвению.
Однако будучи натурой рассудительной, де Ла Фер не собирался рубить сплеча и принялся за дела вдумчиво и постепенно. Теперь, когда была в большой степени ясна его дальнейшая судьба, они действительно отвлекали от тяжких дум. Оставалось дождаться письма из Парижа.

Завершались последние приготовления. Молодой граф рассчитал, сколько потребуется времени на то, чтобы де Тревиль получил его письмо, а он сам - ответ, и исходя из этого назначил сам себе дату отъезда. Улажены все дела, имение в таком идеальном порядке, что не к чему придраться, отписано тетушке... Оливье все же вернул прежнего управляющего, не было времени искать и проверять кого-то нового. Пусть себе графиня де Бражелон контролирует, ничего плохого случиться не должно. Все уже случилось... Так, что просто хуже некуда.
Граф тряхнул головой, на которой только накануне привёл в порядок изрядно отросшую шевелюру. Глянул на себя в зеркало - привидение, да и только... Бледный, худой, глаза не синие, а какие-то чёрные, причём до самых щёк... И не от вина уже, его де Ла Фер в рот не брал с того самого момента, как написал другу отца. Не от вина, а от вины...
Расчёты оправдались, письмо от де Тревиля пришло в день отъезда. Принёс его Гримо, единственный, кого граф не просто решил оставить при себе, но и собирался взять в Париж. Малый был не просто исполнительным, но и сообразительным, а также, что было сейчас графу особенно важно, очень молчаливый. Было, конечно, куда ещё совершенствоваться, но задатки у парня несомненно имелись. Он появился в особняке недавно, Атос, уже после женитьбы, но до всех трагических событий отбил его в драке у придорожного трактира, когда однажды поздно возвращался из Берри. Они как-то сразу сошлись, Гримо - так звали парня - был по-собачьи графу благодарен и также предан. А граф... Граф ценил.
Итак, письмо принёс Гримо, Оливье распечатал конверт, и плотно, казалось, укреплённая на его лице маска отчужденности треснула под натиском удивления. Письмо было написано на каком-то клочке не слишком хорошей бумаги, неровными строками, короткое...
Не иначе, как и у графа де Тревиля не все сладко...
Однако клочок содержал главное: согласие капитана принять юношу в роту и даже просьбу о скорейшем приезде. Второе графа тоже несколько удивило, однако предаваться этому чувству было некогда, намеренный отъезд не должно было задерживать.
Де Ла Фер до последнего оборачивался на замок, аж шея заболела и с коня чуть не свалился. Вернулась уже слегка позабывшаяся свинцовая тяжесть вины при виде остающегося позади дома, фамильного склепа, всего, что должно было принадлежать ему... Не должно было - могло бы. Граф по собственному опыту знал, что если медленно отрывать бинт от раны, мучения только усилятся стократ, дергать нужно было резко. И он дернул, натянул поводья коня, оставляя позади Гримо на его муле и мчатся, пока от свиста ветра не заболели уши.
В Париж прибыли поздно, в десять вечера. Столичная квартира де Ла Феров давно пустовала, но Оливье приказал себе забыть даже её адрес и, рассудив, что царедворец де Тревиль едва ли ложится спать раньше полуночи, направился прямиком на улицу Старой Голубятни. Гримо было велено ожидать хозяина в трактире неподалеку.
Кабинет капитана королевских мушкетёров был пуст, а сам он уже находился на жилой половине своего особняка, но Оливье, вид которого даже сейчас ясно давал понять всю знатность этого человека, велел первому же встреченному им слуге доложить о графе де Ла Фер, и вошёл в кабинет. Предстоящий разговор тяготил юношу... Как-то отнесется граф де Тревиль к новостям, к его решению, как посмотрит на него, каким он стал... Капитан мушкетёров был старше Оливье лет на 7-8, однако, благодаря дружбе с его отцом, относился к нему в какой-то мере тоже отечески. И потому не страх, но вновь мучительный стыд, как тогда, в июле затопил молодого графа.
Надеюсь, де Тревиль в самом деле ещё не лег спать... Клянусь Богом, ещё минута - и я помчусь отсюда со всех ног!..

Граф и правда готов был уже уйти... Но появившийся капитан королевских мушкетеров не позволил ему дезертировать. И слава Богу, а то неизвестно, что бы потом и как... Много позже Оливье думал, что если бы он тогда ушёл или вовсе не приехал бы к другу отца, то окончил бы свои дни на каком-нибудь пустыре при дуэли по какой-либо ерунде. Или потом на эшафоте как особо знатный дуэлянт...
Тем не менее, де Тревиль вошёл в кабинет - нет, даже вбежал. Весь вид его излучал тревогу и даже некоторую растерянность, и Оливье, припомнив, как сейчас выглядит сам, мысленно пожалел, что явно встревожит доблестного гасконца ещё пуще.
- Господин де Тревиль, моё почтение, - де Ла Фер решил начать официально, а затем уже последовать тому тону, который задаст офицер, потому снял шляпу и устало, но изящно поклонился. - Прошу простить мне столь неурочный визит, но ваше письмо дало мне понять, что я на него вправе.
Молодой мужчина застыл, держа шляпу в руках и не зная, говорить ли что-то ещё. Все же умолк, ожидая, что скажет или сделает де Тревиль. Оба дворянина были графами и равными по положению, потому ни сесть, ни сделать что-либо ещё без позволения хозяина апартаментов Оливье не мог. Только глаза мог отвести, избегая внимательного даже в полумраке взгляда капитана мушкетеров...
Стыдно... Стыдно, чёрт побери. Какое вообще право я имею что-то просить теперь, ещё и у друга отца?!
В самом деле, эта мысль раньше как-то не пришла ему в голову. Молодому человеку казалось, что обязательно должен найтись кто-то, кто ему поможет... А теперь он с внезапной ясностью ощутил, что это не так. И что де Тревиль, узнав всю правду, будет волен прогнать его взашей... И будет прав.
Но он вас, граф, не прогонит... Если я хоть что-то ещё понимаю в людях.
Рука графа дернулась, невольно сминая полы модной шляпы, но Оливье этого даже не заметил.

Едва заметно кивнув на первую часть фразы капитана, Оливье вздрогнул от второй и опустил глаза.
Как жаль, что не в ваших силах - и не в чьих-либо вовсе - сделать так, чтобы этого всего не было...
Однако жест де Тревиля дал понять молодому человеку, что тот искренен в своих словах и чувствах. Если существовал на свете хотя бы один человек, к которому мог молодой граф обратиться в своём несчастье, таким человеком поистине был этот достойный гасконский дворянин.
Оливье внутренне улыбнулся, совсем слабо, от того, как звучала речь графа. У себя в Берри он редко мог услышать такую порывистость и эмоциональность, какая свойственна только Гаскони и, быть может, Пикардии, но и то в куда меньшей степени. И уж поистине только Жан-Арман мог так запросто предложить отбросить все церемонии...
- Благодарю вас и соглашаюсь... - юноша опустился в ближайшее кресло, тут же ощущая навалившуюся на него усталость. Предложение вина было справедливым, хотя едва ли могло оео принести сейчас какое-то облегчение младшему графу и помочь справиться с тем, что ему предстоит услышать, старшему. Однако хоть немного снизить накал обстановки оно могло, и де Ла Фер снова кивнул. - И на вино тоже.
Отложив на подлокотник кресла шляпу, молодой берриец ослабил завязки плаща и рубашки. Он избегал пока встречаться взглядом с другом отца и не решался сказать что-нибудь ещё, малодушно ожидая, пока принесут вино.  Быть может, стоило сначала все же рассказать все капитану мушкетёров, прежде чем пользоваться его гостеприимством, но решимость, не покидавшая Оливье с самой первой мысли о мушкетерском плаще, все же его оставила.

Оливье почти не смотрел на капитана, пока тот проводил ревизию среди своих винных запасов и говорил со слугой. То, что в обычное время вызвало бы несомненный интерес молодого человека, сейчас его никак не волновало и не трогало. Сказано - будет вино, значит, будет, а когда и как... Не его ума дело. Однако отключить свое внимательное восприятие всех окружающих деталей граф не мог, потому слова де Тревиля, обращенные к слуге, слышал. Резануло сначала слух прозвучавшее на английский манер имя, Николас, но юноша мысленно пожал плечами и эту деталь отбросил, едва заметно усмехнувшись на прозвучавшую из уст капитана фразу об ужине.
Ужин... А когда я вообще в последний раз что-то ел? Кажется, утром Гримо что-то в меня впихнул. Видит Бог, я даже не помню, что именно...
Когда граф опустился в соседнее кресло, Оливье ненадолго вскинул на него глаза, но тут же опустил их снова. Он не представлял и сам, что мог сейчас умудренный нелегкой жизнью гасконец прочесть в его взгляде и не желал показывать больше, чем уже было показано, до разговора. Который непременно должен состояться, не сойти ему с этого места...
- Прошу меня простить за задержку, но родичи Николаса действительно прислали ему прекраснейшее вино. Поверьте, это не просто вино, семейные легенды гласят, что оно наипервейшее средство от всех тягостей, особенно душевных.
Юноша снова вскинул глаза на мушкетера, переменившись в лице, словно бы ему стало нестерпимо больно.
Если бы... Если бы было такое средство, какое могло бы мне помочь.
Больше опускать головы Оливье не стал, но взгляд снова отвел, уставившись куда-то на стену и стены этой все равно не видя. Краем сознания он понимал, что ведет себя в буквальном смысле неприлично, но перед тем, что ему предстояло поведать другу отца, это поведение не будет уже иметь никакого значения, значит, не стоило и пытаться сохранить жалкие остатки достоинства.
Молодой граф с некоторых пор почти перестал замечать течение времени, так и сейчас, случись кому спросить его о времени отсутствия слуги Тревиля, он сильно затруднился бы с ответом. Тем не менее, когда означенный слуга вернулся с вином и едой, взгляд Оливье стал чуть более осмысленным. Юноша даже дернулся было помочь капитану, когда тот убирал бумаги со столика, но все же передумал, сочтя это лишним, и благодарно кивнул, принимая затем бокал с вином.
- Шотландцы называют этот напиток «водой жизни» и, черт меня возьми, я полностью с ними согласен. Должен сразу предупредить, он немного крепче привычного вам вина, но он того стоит, поверьте! Я хотел распить его с Вашим отцом, но увы... Давайте сначала почтим его память.
Бровь де Ла Фера чуть дернулась, но так и не поднялась, а сам он взглянул на вино, отмечая его несколько необычный цвет. Впрочем, освещение в кабинете было не самым ярким, а глазам своим Оливье почти перестал верить даже не после многих бессонных ночей, а как понял, что они его обманули, не разглядев демона в ангельском обличье.
- Благодарю вас, граф, - берриец не удержал тяжелого вздоха, ответно качнул бокалом в сторону де Тревиля и сделал большой глоток. О чем почти мгновенно пожалел, закашлявшись и едва успев поставить бокал на столик так, чтобы из него ничего не пролилось. Несколько мгновений Оливье яростно кашлял, затем ухватил кусочек мяса, надеясь на его спасительное действие.
- Проклятье... Простите меня, граф, но, кажется, вы слегка преуменьшили крепость этой вашей "воды жизни"!.. - выговорил он наконец, стирая выступившие слезы. Сказал - и сам опешил от того, как прозвучала эта его фраза. Будто не было всего того, что на самом деле было... Будто говорил прежний мальчишка виконт, каким его наверняка и помнил де Тревиль. Смутившись этим и внезапно ощутив легкое головокружение, де Ла Фер сжал пальцами переносицу.

Смех капитана королевских мушкетёров встряхнул молодого графа едва ли не сильнее недавнего глотка, а последовавшие за тем слова могли бы вызвать улыбку, будь состояние Оливье иным.
Кивнув на слова де Тревиля, всколыхнувшие воспоминания о той их встрече и разговоре о крепости напитков и качестве вина, де Ла Фер покачал головой на продолжение речи гасконца. Разумеется, он не обижался и прекрасно понимал своего визави. С ним, Оливье, можно было и куда жестче, и не церемониться вовсе... Он снова покачал головой и приготовился слушать дальше, сам пока не собираясь раскрывать рта.
- ...Не раз и не два случалось так, что молодые люди, просившие его, либо были очарованы глупой романтикой, ничего общего не имеющей с реальной жизнью, либо стремились свести счеты с этой самой жизнью. На первых вы никоим образом не походите, а вот на вторых...
Капитан отпил "вина", и вздрогнувший от его слов юный граф последовал его примеру, более только тщательно теперь дозируя глоток. Напиток огненной вспышкой прокатился, казалось, по всем внутренностям, но кашля уже не последовало, хотя еще кусочек мяса Оливье взял. Этак и правда поужинает...
Когда де Тревиль умолк в следующий раз, юноша понял, что продолжения пока не последует, мало того, теперь его очередь говорить. В конце концов, именно за этим он сюда и ехал - говорить... Шотландская вода слегка уже туманила голову, но чувств пока не притупляла, даже наоборот, и граф ощутил вставший поперек горла ком. Пришлось сделать еще один осторожный глоток, за которым даже не последовало мясо. Только глубокий вдох, словно Оливье собирался сейчас с головой погрузиться в ледяную воду. Хотя, пожалуй, даже это было бы легче, чем предстоящая исповедь.
- Я прекрасно понимаю вас, граф, ваши чувства и ваши поступки. И прежде всего хочу поблагодарить вас за то, что вы столь скоро приняли меня и удостоили беседы. Я нисколько не сомневался, что вы захотите услышать мой рассказ, и ехал сюда, будучи готовым вам его преподнести. И, разумеется, расскажу вам все.
Если смогу...
- Прежде я попросил бы вас не опасаться: я не стремлюсь свести счеты с жизнью, как может показаться... Подобные мысли у меня бывали, не стану скрывать от вас и этого, но решись я их осуществить, выбрал бы другой способ и не вовлек бы вас. Но так сложилось, что я более не могу вести привычный мне образ жизни и управлять поместьем в Берри. Я должен быть занят чем-либо, что позволит мне быть полезным - Франции, людям, королю... Именно это стремление и привело меня к вам. И вы, любезный граф, вправе после моего предстоящего рассказа не только отказать мне в моей просьбе, но и вовсе закрыть передо мной двери моего дома, хотя я отчаянно надеюсь, что этого не случится...
Голова молодого графа кружилась все ощутимее: крепость напитка, голод, волнение и усталость делали свое дело. Оливье прервался на мгновение, яростно потер виски ледяными пальцами и наконец посмотрел на капитана.
- Вы правы, капитан, случись моему отцу просто уйти, от болезни ли, от несчастного ли случая, это не настолько бы меня... Подкосило. Но вышло так, что виновником его ухода стал его собственный сын. Мой отец умер из-за меня.
Никому еще Оливье не произносил вслух этих слов. Ни тетушке, ни любимой кузине, ни кому бы то ни было еще. Говорил только, что виноват, виноват во всем. И сейчас это прозвучало набатом для него самого, окончательно лишая возможности держаться.
Не в силах продолжать, юноша с тихим стоном закрыл лицо руками, уже не думая, что скажет или сделает сейчас де Тревиль. Даже неутомимый внутренний голос умолк - или сорвался на беззвучный крик.

Наверное, ударь сейчас рядом с ним молния, Оливье и то не дернулся бы так, как от объятия графа де Тревиля. Вопрос же, прозвучавший из уст того, заставил юношу отнять руки от лица и посмотреть на собеседника. Совершенно безумно посмотреть.
- Мой Бог, нет, как вы... Впрочем, после моих слов вы вправе были подумать что угодно. Простите мне, граф, я сейчас совершенно дурной рассказчик и ввожу вас в заблуждение. - Вопрос Тревиля все же несколько оживил молодого графа, во всяком случае, голос того звучал яснее, а сам он, казалось, наконец набрался смелости все же рассказать, что произошло.
- Хотя иногда мне кажется, что озвученный вами поступок стал бы меньшим грехом, чем все то, что натворил я... Но нет, напрямую я никоим образом не причинял телесного вреда своему отцу, но совершил то, чего он не смог пережить.
Всю дорогу от Буржа до Парижа Оливье представлял себе этот разговор с капитаном королевских мушкетёров и старательно подбирал слова для рассказа, но сейчас, как это часто бывает в минуты крайнего душевного напряжения, все заготовленное вылетело из головы молодого графа.
- Мне случилось потерять голову, граф, и жениться. На женщине без роду, без племени, странным образом оказавшейся в наших краях... Я ослушался отца, пошел под венец без его благословения, но он простил бы мне и это... - Оливье смертельно побледнел, до синевы, словно готовый рухнуть замертво прямо на руки капитана. - Моя супруга, которой я подарил отцовское имя без его на то согласия, оказалась воровкой. Преступницей с клеймом лилии.

Реакция капитана мушкетёров Оливье порядком удивила, особенно когда Тревиль сунул ему в руки вилку с мясом и заново наполненный бокал. Не вполне внятное бормотание капитана юноша частично расслышал и почти не отдавая себе отчета в своих действиях закусывать таки не забыл. Вкус мяса, правда, почти не почувствовал, но несколько полегче стало.
- Оливье, за все время нашего с Вами знакомства у меня ни разу не было повода усомниться в Ваших словах. Но сейчас, простите, я просто не могу Вам поверить. Может быть, Вы расскажете мне всю историю, приведшую к такому прискорбному результату?
Молодой граф едва заметно поморщился. Разумеется, он не рассчитывал, что де Тревиль вот так сразу трагично все воспримет и выгонит его взашей, но все же капитан вел себя не вполне так, как можно было ожидать в светском обществе. Более живо, более непосредственно... Оливье не был готов - да и как к такому можно подготовиться - рассказывать графу все подробности своего падения, но старший товарищ максимально возможно облегчал ему тягость исповеди.
- Благодарю вас, граф, и постараюсь поведать вам все... Не судите строго, все произошедшее слишком трагично, чтобы я мог спокойно об этом говорить. Мне случилось познакомиться с девушкой, совсем юной особой шестнадцати лет. Она совершенно меня покорила, я был ослеплен чувствами настолько, что пошел у них на поводу и женился на ней - вопреки воле отца, без испрошения позволения на брак у Его Величества. Вы, верно, спросите, почему я не пригласил вас на венчание, - но там не было даже единственных наших с отцом родственников, настолько быстро я стремился все устроить, совершенно потеряв голову. Отец сердился на меня, его здоровье, ухудшившееся за какое-то время до этого настолько, что он передал мне титул, становилось все хуже, но я находился полностью во власти своей жены и не замечал ничего более.
Голос графа дрогнул, и ему пришлось сделать глоток огненного напитка, чтобы хоть немного взять себя в руки. Он даже без напоминания подцепил небольшой кусочек мяса, здраво рассуждая, что если свалится под ноги Тревилю мертвецки пьяным, хорошо от этого не будет никому.
- Вскоре после нашего венчания была охота, для окрестных помещиков. Мы с графиней умчались далеко вперед - вы бы видели, граф, насколько лихо она управлялась с лошадью... Но внезапно эта самая лошадь оступилась, рухнула, и моя супруга потеряла сознание. Я кинулся к ней, попытался ослабить шнуровку ее корсета, но нечаянно разорвал платье на плече и увидел клеймо...
Потребовалась еще одна пауза, во время которой де Ла Фер просто молчал, глубоко дыша. Картина, описываемая им сейчас, достаточно еще явственно вставала перед его глазами, чтобы лишать самообладания.
- Скажу вам откровенно, я был настолько поражен, что оставил всяческие попытки привести ее в чувство и просто сидел на земле рядом с ней. Она очнулась сама... Заметила порванное платье, поняла, что увидел я... И мне довелось наблюдать превращение ангела в демона, граф, который бросился на меня с невесть откуда взявшимся кинжалом и, пользуясь моей растерянностью, смогла меня легко ранить. Итогом последовавшей за этим борьбы, практически драки, стало принятое мной решение... Раз уж суд единожды уже отпустил ее на свободу, дав возможность ломать судьбы, этому должно было положить конец. И я повесил ее на ближайшем же суку.
Требовалось, конечно же, рассказать капитану дальнейшее - как Оливье узнал историю своей жены, что случилось со старшим графом, - но сейчас пока говорить более юноша не мог и всей душой надеялся, что де Тревиль это поймет и даст ему немного собраться с духом.